Из событий личного характера навсегда врезался в моей памяти вечер танцев в нашем клубе. Ведущая вечера объявила конкурс на лучшее исполнение вальса.  Надо заметить, что вальс для молодежи – подростков был самым трудным и в тоже время самым танцуемым. Я приложил немало усилий самостоятельно овладеть вальсовыми па. Сам кружился на раз- два- три, раз-два – три, и ко времени конкурса уже умел вращаться в обе стороны. Вращение против часовой стрелки  считалось высшим классом. Участниками конкурса стали все присутствующие, т. е. танцевали все, кто как мог; в зале от множества народа яблоку негде было упасть, поэтому, в столь стесненных условиях, танцевать вальс становилось весьма проблематичным. Помню, у меня не наблюдалось какого-то соревновательного порыва – я просто танцевал как обычно, но девушка- партнерша своим умением легко танцевать вальс невольно заставила меня подтянуться, расправить плечи, приподнять подбородок, и у нас получалось без сбоя, легко, просто и естественно. Когда нашу пару объявили победителем и вручили приз – уже не помню что именно-,  мы это восприняли без энтузиазма. Танцы продолжались, я пробирался сквозь толпу, прилипших друг другу пар, чтобы где-то оставить сувенир на временное сохранение. И вдруг передо мной возникает наша воспитательница Анна Ивановна и строго, зловеще поблескивая своими змеиными очками, спрашивает, откуда, мол, я  взял этот сувенир. Я объяснил, но она мне не поверила и грубо отобрала подарок. С полными слез глазами, я вышел на улицу. Эту жуткую несправедливость я буду помнить всю жизнь. Анна Ивановна за мой строптивый нрав не очень меня любила и не упускала случая как- то меня наказать. Я не сдавался и платил ей тем же – она часто имела от меня «больную голову». Вообще этот случай, когда меня абсолютно незаслуженно обвинила воспитательница в воровстве,  я буду время от времени вспоминать всю жизнь потому, что нечто подобное, в той или иной форме, в той или иной ситуации будет повторяться и встречаться на протяжении всего моего жизненного пути. Эта несправедливость будет вызывать во мне желание противостоять ей не только в отношении моей личности, но и в отношении других людей, коллектива и даже других стран. Я стал задумываться над тем, почему тот, кто заслуживает большего, получает меньше, а тот, кто заслуживает меньше, получает больше. Почему посредственность стоит на общественной лестнице выше, чем талант? А если рассуждать на эту тему в общечеловеческом смысле, то это пресловутое несоответствие занимаемой должности или незаслуженная награда приводило и приводит часто к трагическим последствиям – касается это государства, коллектива или отдельного человека. Посредственный и сумасбродный Нерон при гениальном Сенеке закладывает основы падения могущественной Римской империи.  Одного из талантливейших государственных деятелей России  Петра Столыпина   эсер Богров застреливает в ложе Киевского театра Оперы и балета. Тем самым закладывается под фундамент прогрессирующей России мина замедленного действия, которая взорвется в 1917 году и обречет наш народ на хозяйственные неурядицы, на  почти беспрерывные войны и человеческие страдания на протяжении всего двадцатого века.

Ромео и Джульетта любят друг друга, но самые близкие люди их не понимают и обрекают на смерть. Татьяна любит Онегина, но выходит замуж за Ларина. Анна Любит Вронского, но консервативный Каренин- продукт существующей общественной морали и ложных нравственных принципов,  не понимает ее и отнимает у нее право на любовь и жизнь.

Татьяна Ларина- первая в истории мировой литературы объясняется в любви к мужчине, но судьба ей преподносит серую, лишенную страсти и эмоций,  жизнь. Татьяна – живой труп. Анна Каренина- «коллега» Татьяны по несчастью в любви , живя тридцатью годами позже, идет дальше, предпочитая жизни без любви, смерть.

Такое впечатление, что образом Анны, Толстой как бы предсказал концовку и своей жизни – он умирает рядом с железнодорожными путями. Пушкин – один из самых гармоничных людей человечества, как бы рожденный на радость себе и всего человечества, погибает из-за несоответствия должности людей, которые должны были объективно его оценить, понять, кто он и что он,  и беречь, следовательно, как зеницу ока, как самую большую драгоценность России. Но те, кто обязан был понять Пушкина,  равнодушно наблюдали,  как великий человек в одиночестве защищал не только свою честь, но честь всего российского народа, и позволили просто убить его. Выходит, что и великие и простые люди абсолютно беззащитны в обществе – это и есть самая большая трагедия людей. Их жизнь каждый день висит на волоске,  и только случайность доводит их жизнь до старости и естественной смерти.

Моя воспитательница Анна Ивановна своим поступком нарушила мою психику, убила во мне стремление быть победителем. Но жизнь не однозначна. Ее поступок заставил меня задумываться, анализировать то, что происходит со мной и окружающими меня людьми. Так получилось, что я больше никогда не стремился быть первым, я научился соревноваться с собой, то есть стремиться к избранному образцу, чтобы достичь его уровня, а может, при удаче, и превзойти.

Эта «методика» избавила меня от разъедающего душу чувства зависти и научила радоваться успехам других, которые тоже служили мне примером для подражания; вместо зависти, сделай так,  как он или лучше, чем он. Вот и вся философия – живи и радуйся.

В моем отрочески-  юношеском периоде  во время учебы в Р.У. много места занимало море. Особенно на первом году обучения, когда я только приехал в Одессу и в первый раз увидел  Черное море. Почти каждый день с пацанами я ходил на море в Аркадию. Нашим излюбленным местом на пляже были скалы слева от центральной аллеи. Мы никогда не лежали на песке – только на скалах. Помню, когда я ступал на центральную аллею, мною овладевало какое- то радостно- приятное чувство. Вообще символом Аркадии считалась пальмовая Аллея. Так вот, когда я шел по этой красивейшей аллее, мне казалось, что я попал в какой-то сказочный, нежный, уютный, полный очарования мир. Я всегда, идя по аллее, замедлял ход, шел нарочито медленно, вглядываясь в каждую пальму, любуясь и наслаждаясь их экзотической красотой. Я ведь раньше кроме белой акации  не видел другие деревья. Этих пальм сегодня, в третьем тысячелетии, уже нет. Ходили слухи,  что какие-то уроды их подожгли. Сегодня, в 1998 г., когда я иду по этой аллее, в моем воображении оживают эти пальмы, и меня вдруг охватывает ностальгическая тоска по чему – то  утраченному навсегда из моей романтической юности. Помню, вступая на пальмовую аллею, я попадал в атмосферу, насыщенную удивительным ароматом соленого морского воздуха. Запах солоноватого морского воздуха всегда меня околдовывал. Я шел по аллее как зачарованный; впереди  величественно и гордо разлеживалось по- царски, залитое обильным южным солнцем море – Черное море, которое в тихую погоду восторгает своей синевой.

В четырнадцатилетнем  возрасте я впервые встретился с морем, а до этого даже и не подозревал, что существует такая часть природы. Понятие море не отложилось в моем сознании ввиду плохого знания русского языка. На уроках я не все понимал. В 14 лет я учился только в шестом классе. Получалось, что от школьной программы я отставал на два года. Знания были мизерные, умственное развитие находилось в зачаточном состоянии. Токарное дело было тем явлением, которое послужило толчком к моему умственному развитию.

С первых  дней жизни в Одессе море стало неотъемлемой частью моего досуга, моей жизни. Почти каждый день я ходил на море в Аркадию( слово греческое: арка-ворота, диас – Бог = ворота, ведущие к Богу, в рай- в переносном смысле- счастливая страна). Мы, пацаны, соревновались в том, кто больше загорит, кто чернее будет. Как отмечалось выше, мы всегда загорали на скалах слева от центральной аллеи. Береговые скалы плавно переходили под воду и полностью покрывались мхом, который  делал их скользкими и опасными. Спускаясь на корточках по мокрой и скользкой  «шерсти» скал, мы подвергались опасности поранить ноги или руки, и каждый раз приходилось преодолевать страх. Преодоление страха становилось актом самовоспитания в себе смелости и упорства. Море тоже  становилось моим воспитателем. Ведь в детском доме я тонул в пруду села Париж, меня спас сельский парень, но с тех пор я испытывал страх перед водой. Плавать я не умел, да никто и не учил – показали  «собачий» стиль и на этом  обучение закончилось. Но я стал наблюдать, как плавают другие и начал учиться двигать руками известным брасом, но ноги оставались неподвижными и тянули тело вниз. Я еще долго чувствовал себя на воде неуверенным, но с каждым днем заплывал все дальше и дальше; целью было доплыть до буйка. Несколько раз я доплывал до буйка, но сильно уставал, что наводило меня на мысль не рисковать. Никто из ребят не подозревал о моем страхе, с которым я оставался наедине, преодолевая его изо дня в день. Уже через год моим любимым занятием станет катание на лодке в абсолютном одиночестве.

В то время давали лодки на прокат на пляже «Отрада». Помню, я возвращался с ночной смены ( после ночной смены весь день мы отдыхали), переодевался и  отправлялся на пляж «Отрада», брал лодку на прокат и весь день находился в море. Конечно же, я позволял себе такое блаженство в тихую погоду, когда море нежно и лениво едва пошевеливалось, будто бы безмятежно дыша, греясь  под лучами высоко- высоко медленно «ползущего»  в чистом небе, южного солнца. Я безмерно наслаждался морем в штиль и слегка побаивался его в шторм. При шторме мне трудно было выплывать на берег. Ближе к берегу возвратная волна отталкивает тело обратно в море, и нужны большие усилия, чтобы преодолеть обратное движение штормовой волны.

Но какое необыкновенное зрелище являет собой море  в шторм, когда стоишь на смотровой площадке и спокойно наблюдаешь за образованием волн; вот волна, двигаясь к берегу постепенно набухает, будто подбирает по дороге маленькие волны, присовокупляя их к одной огромной волне, которая  в  рычащим шуме, будто ее кто-то режет или злит, разбивается о скалы на мелкие брызги – и нет волны, нет той угрожающей  водяной стены, которая секунду назад  грозилась разрушить абсолютно все на своем пути; но одна волна погибала только за тем, чтобы вслед за ней тут же накатила другая, может быть еще более огромная, величественная и красивая  в своих пенных оборках, нежная и пушистая в своем гневе, которая всей своей воинственностью истекала гибельной кровью у песчаного берега, распластавшись перед ним, будто  прося прощения за свое недавнее буйство.

Позже, примерно через пятнадцать лет, я познакомлюсь с творчеством Айвазовского Ивана Константиновича( 1817- 1900 г.). Меня поразит художник своим мастерством  так точно изображать, передавать жизнь и смерть штормовой волны. Правда,  Айвазовский чаще фиксирует высший миг жизни штормовой волны, ее пик, когда она в расцвете сил и на вершине «славы». Я потом с удовольствием узнаю, что кроме знаменитого «Девятого вала» у мариниста- живописца есть еще и картина «Черное море», на берегу которого он родился  (Феодосия). Любуясь картинами Айвазовского,  я приходил к мысли, что художник,  в какой- то мере,  отождествляет море с человеком, открывает нам в море все человеческие состояния, все разнообразие человеческих страстей, будто повествую о жизни моря, он раскрывает  те или иные состояния человека.

…Катание на лодке стало для меня  одним из дополнительных, а может быть и составных, элементов моего физического развития. Я специально погружал весла по – глубже, чтобы увеличить нагрузку на мышцы. Ведь я еще оставался хилым и маленьким по росту. Я греб до усталости, затем «сушил» весла;  лодка чуть- чуть пошевеливалась на почти неподвижной морской глади, и я отдыхал некоторое время, потом нырял с лодки в прохладную морскую массу. Я,  медленно плавая брасом неподалеку от лодки, нырял время от времени, рассматривая море изнутри. Я блаженствовал…

Наплававшись до усталости, я забирался в лодку  или лежал, глядя на чистое и безоблачное небо, которое, казалось, тоже было похоже на море, или сидел и  глазел на купающихся у берега одесситов и курортников, любовался движущимися  медленно пароходами и спешащими к причалу катерами. Так я проводил свой досуг по три- четыре раза в неделю.

За все четыре года учебы в Р.У. я не помню себя  гуляющего  без дела. Кроме основных занятий в школе, работы- учебы в мастерских, трехразовое в неделю посещение секции спортивной гимнастики, я насыщал свою жизнь занятиями, которые придумывала моя натура. Моя натура «говорила» мне, что вот это или то  мне интересно, и я подчинялся.

Нас довольно часто водили в цирк, где мне было все интересно и сказочно восхищало. Цирковые гимнасты оказались сильнодействующим катализатором  в моих занятиях любимым видом спорта, а номер одного артиста вызвал во мне желание самому его исполнить. Номер состоял в следующем: две тонкие палочки длиной в 50-60 см., к одному концу которых привязывалась веревочка длиной в 1-1,20 м. Вторым компонентом номера была катушка длиной в 20 см. Болванка для катушки конусом стачивалась к середине под углом в 45 градусов. Такую катушку я сам выточил на столярном токарном станке. Номер исполнялся следующим образом: Катушка клалась на середину шнура-веревочки и правой рукой движением вверх вращалась влево; получалось, что правая рука двигалась вверх, а левая вниз,  и таким образом катушке придавалось сильное вращение. Но это было легко сделать. Суть номера состояла в том, чтобы, раскрутив сильно катушку, подбросить высоко – от двух  метров до пяти- и когда катушка опускалась поймать на веревочке, покрутить и снова подбросить и т.д. Номер усложнялся тем, что когда катушка в воздухе, делался оборот на 180 градусов.

Этот номер увлек многих пацанов,  и, вскоре, в нашем училищном дворе можно было видеть фейерверк парящих в воздухе катушек. Так что я стал автором нового развлечения ребят. Одним словом – массовик затейник, ни дать, ни взять.

Кроме катушек и футбола в училище набрала бешеную популярность «жестка». К кусочку кожи с мехом прикреплялась маленькая оловянная блямбочка. Получался воланчик, который подбрасывался в воздух ударом внутренней частью стопы – это основной элемент, а дальше можно было бить и левой ногой,  и внешней стороной стопы и т. д. Но главный смысл состоял в том, кто дольше будет подбрасывать воланчик, не роняя его на землю. Этой игрой были одержимы все – и младшие,и старшие ребята.

В 1953-55 г.единственной связью с миром являлось радио. Прошло полвека, а я как сейчас вижу нас, ребят, сидящих на земле в круг на нашем училищном дворе, а посередине сидел наш новый училищный старший воспитатель и рассказывал нам разные поучительные байки. Я уже всего не помню, но на всю жизнь врезался в мою память рассказ о том, как один мужчина очень любил, когда женщина садилась ему на лицо,  и он лизал ее интимное место. Тогда это вызвало во мне отвращение  и я искренне испытал презрение к этому мужчине.

Но целью наших сборов  в круг на училищном дворе было не только проведение воспитателем внеклассной работы с нами в непринужденной обстановке. По середине двора стоял столб, на котором был прикреплен громкоговоритель- единственное средство связи с внешним миром. Мы садились вокруг столба и слушали репортажи о футбольных матчах. Затаив дыхание, мы слушали завораживающий голос  футбольного комментатора Вадима Синявского. Всеволод Бобров, Никита Симонян, вратарь Хомич были нашими кумирами. Среди вратарей пацанов были клички «Хомич», среди нападающих- «Бобров». Имя В. Боброва звучало одинаково громко как в футболе, так и в  хоккее. Я и представить себе не мог, что когда ни будь  увижу легенд советского футбола живьем. Но уже через два года в общежитии Ленинградского техникума  физкультуры и спорта  по телевизору  мы, профессиональные спортсмены, будем смотреть не только футбол, но и состязания по всем видам спорта. Телевизионные спортивные трансляции оказывали на нас катализирующее влияние, служили нам примером для подражания.

Вороша свое прошлое из жизни в Р.У. , я нахожу много забавного, интересного и нравоучительного. Я тогда понятия не имел о цели в жизни, о карьере, и вообще о том, как надо правильно  жить. Я жил тем, что меня окружало, тем, что  пробуждало мой интерес. А оказывается, что мои интересы были довольно разнообразными для мальчика, который только «вчера», можно сказать, приехал из забитого села. Мне безумно нравилась моя специальность, восхищал и фанатично увлекал футбол, я был одержим спортивной гимнастикой и зачарован фантастическими трюками романтического цирка, я буквально жил морем и в море, я, точно помню, понимал величие Одессы, ее живописный рельеф, обилие зелени и необыкновенное разнообразие архитектурных форм жилых домов ( тогда – доходных, т. е. сдавали под наем) и административных зданий. А как я любил велотрек! Никто из нашего училища не посещал одесский велотрек, и я удивлялся, как так можно жить. Я часами сидел на трибуне велотрека, который находился на месте сегодняшнего театра музыкальной комедии, и зачаровано  наблюдал, как велосипедисты гоняли друг за другом на сумасшедшей скорости, то взмывая  вверх, то стремительно летя вниз, то и дело,  перегоняя друг друга. Это такое захватывающее зрелище, что просто жаль, что поколение третьего тысячелетия не имеет возможности наслаждаться этим «искусством». Сегодня создается впечатление, будто в Одессе никогда и не было  велотрека. Театр музыкальной комедии, конечно же, прекрасно, но его можно было построить и на другом месте, а велотрек сохранить, потому что в вихре мчащихся велосипедистов есть что-то романтическое, какое-то неуловимое очарование. Кто-то сказал, что жизнь это амплитуда. Это выражение будто бы «списано» из самой сути велотрека. Это я сейчас понимаю, а тогда просто «балдел», восхищался, наслаждался летящими велосипедистами по чаше стадиона. И сегодня, когда я прохожу мимо театра, перед моими глазами отчетливо всплывает  красивая «чаша» велотрека и на меня, вдруг, полыхнет ностальгически свежий ветерок моей романтической юности. Жизнь! Жизнь! Жизнь!, как же быстро ты пролетаешь, словно мчащиеся в чаше стадиона  велосипедисты.

…Вот и пролетели, как на одном дыхании, четыре года моей жизни в Специальном  Ремесленном училище №1. Впереди меня ждала самостоятельная, в полном смысле этого слова, жизнь. Я выходил на тернистую дорогу жизни абсолютно один. Теперь мне самому придется зарабатывать, питаться, одеваться и строить свое будущее. Уже прожиты семнадцать с половиной лет; у меня семь классов образования и специальность токаря- универсала. Много это или мало? По современным меркам – это мало, по тогдашним – это рядовое явление для детей сирот. Но тогда я не анализировал, не оценивал. Я принимал все как есть, и не требовал от жизни большего, так как до семнадцати лет от меня ничего не зависело – мне нужно было только учиться.

Самостоятельная жизнь.

===================

Я получил направление  на завод им. Октябрьской революции. Что меня ждет на этом заводе, как сложится моя работа? Работы я не боялся, так как квалификация токаря – универсала придавала мне уверенность в своих силах, но как получится на самом деле, я не мог себе представить.

Завод ЗОР находился и до сих пор находится на Пересыпи, на берегу залива Черного моря. Как известно, Молдаванка и Пересыпь – близнецы- братья по бандитизму. Тогда, в 50- х годах двадцатого века слава о банде «черная кошка» еще не стала легендой, а оставалась реальной действительностью. Сегодня говорят, что в Одессе каждый третий моряк, а тогда, каждый третий был карманный вор.

Пересыпь я знал понаслышке, раньше там не бывал ; при первой встрече район показался мне неуютным, серым, неприветливым, и несмотря на его бандитскую славу,  чувство страха не испытывал. Первого августа 1955 г. меня поселили в общежитие завода на втором этаже. Комната рассчитана на четыре человека и соответственно там стояли четыре панцирные кровати. Над каждой кроватью висели небольшие состарившиеся  ковры с животными орнаментами. На моем ковре, кажется, был изображен лев. Из проживающих в моей комнате,  я помню сейчас только глухонемого парня. Он был высокий, худощавый, с широкими костистыми плечами, довольно симпатичный блондин и, главное, добрый, отзывчивый и вежливый. Мы с ним подружились, часто проводили свободное от работы время вместе. Мы ходил на футбол, на стадион «Пищевик» («Черноморец»), часто посещали мой любимый ипподром, который был знаком мне не понаслышке. Однажды после ипподрома он признался мне, что в этот день  выслеживал шпиона. Я тогда понятия не имел о КГБ, но впоследствии, спустя много лет, я понял,  что мой глухонемой приятель выполнял задание органов. Вот так КГБ! Интересно, а слепых они привлекали?

Общежитие находилось и сегодня находится напротив завода – через дорогу. Это было самое большое удобство. Ведь во время производственной практики в училище приходилось далеко ходить и далеко ездить, а здесь перешел дорогу – и на заводе. Завод специализировался на производстве сельскохозяйственных машин, главным образом – плугов. Этот завод с девятнадцатого века принадлежал немецкому заводчику Гену.

Итак, процедура  оформлению документов по принятию меня на работу закончилась. Меня направили во второй механосборочный цех, где работали токари, слесари, сварщики, сборщики. Кроме токарных трофейных и наших станков типа ФДФ, Дип-200, ДИП – 300 (догнать и перегнать), были еще и полуавтоматы. Абсолютно все типы станков представляли собой «кладбище» старья, дышащее на ладан. Мне дали  станок, на котором можно было делать только примитивные  детали. Я обтачивал по внешней поверхности цилиндры длиной в 250 мил. и диаметром в 100 мил. Балванка была чугунная, и поэтому вокруг станка пыль стояла столбом. Эта работа относилась к разряду вредных, но никого это не волновало, а платили копейки. Полгода я делал эти примитивные детали, не имеющие ничего общего с моей высокой квалификацией. Я зарабатывал по 500-600 рублей в месяц, в то время, когда другие рабочие получали от 1200-1500 рублей. Заработок зависел от сложности и достоинства детали, то есть была хорошая работа и плохая, выгодная и невыгодная. Хорошую работу давали старым рабочим, а невыгодную выполняли молодые. Я делал невыгодные детали, но к концу первого полугодия и этой работы стало не хватать, т.е. не было заготовок. Приходишь на работу, идешь к станку, а заготовок нет, и ты слоняешься по цеху, как неприкаянный. Тогда наш завод делал плуги для Индии.

В течении одной недели я работал по 2-3 часа в день. Я терпел, хотя понимал, что меня ждет очередная голодовка, так как заработка нет. Потом пошла вторая полубезработная неделя. Указанный выше заработок не хватал на месяц жизни, а если учесть мое полное невежество в обращении с деньгами, то я постоянно испытывал безденежье. Хроническая нехватка денег, полу- безработица окончательно доконали мою психику. Где-то, в феврале 1956 г. я прихожу на работу, а заготовок нет. Я стал орать на весь цех, и распалив себя, в бешенстве начал громить станок чугунными болванками, которых было около пяти штук, как насмешка. Рабочие побросали работу и подходили к моему рабочему месту. Пришел мастер – я его послал, я посылал всех, кто был причастен к моей безработице. Потом,  разъяренный до сумасшествия, я бросился на второй этаж к начальнику цеха. Дверь я пнул ногой с такой яростью, что она обратным движением чуть не сбила меня с ног. Начальник цеха не стал меня ругать, выговаривать за бунт, а попросил успокоиться, сесть и объяснить в чем дело. Я объяснил и категорически заявил, что при всем моем уважении к нему как к начальнику и человеку( он действительно пользовался у рабочих большим уважением), больше не буду работать в этом цеху и настоятельно прошу перевести меня в первый механосборочный цех, где, по слухам, заработки были выше. Начальник цеха обещал, что в течении одного- двух дней устроит меня в первый цех. Действительно, буквально на второй день меня перевели.

Когда я начал работать самостоятельно на заводе, меня шокировали мораль и нравственность рабочего класса. Во время учебной практики мне не приходилось слышать, чтобы женщины ругались матом, а здесь мат был литературным языком,, как для мужчин, так и  для женщин. В первое время, когда женщины или девушки матерились в моем присутствии, я смущался и даже краснел. Потом привык, но матерщинщиц не уважал и автоматически причислял к разряду блядей, хотя у меня для этого, кроме их мата, не было никаких оснований. Второй механосборочный цех выходил задним фасадом к морю, и во время обеда мы часто выходили посидеть на берегу и подышать свежим воздухом. Вскоре я подцепил одну девчонку, с которой, когда работали во второй смене( с 17 до 24 часов), ходили на берег моря целоваться и зажиматься, как мы тогда выражались. Большего я от нее не добился.

Однажды, когда я работал в  третьей смене( с 24 до 8 утра), в цехе произошел забавный случай. Вдруг под утро я увидел людей в белых халатах, которые на носилках несли нечто завернутое в простыни. Как оказалось, электрик цеха, выражаясь языком новейшего времени, занимался любовью с какой-то девушкой и они склещились. Я тогда еще не имел половых контактов с женщинами и мне все это было малопонятным, но представил себя на месте электрика и мне, казалось, что этого позора я  бы  не вынес.

В этом цехе мне запомнился токарь – еврей. Он считался хорошим токарем и отзывчивым человеком,  помогал мне советами, я его уважал,  и с помощью его поддержки чувствовал себя уверенней. Мне тогда подумалось: вот ведь еврей, а работает на заводе. Что интересно, на новом месте работы, уже незадолго до моего отъезда в Ленинград, на моем жизненном пути повстречался еще один еврей, работающий на заводе. Он  заменил мастера цеха, ушедшего в отпуск. Этот еврей тоже был хорошим человеком, но о нем чуть позже.

В первом механосборочном цехе я начал работать где-то с конца января 1956 года. Ровно одну неделю меня испытывали, экзаменовали на профессионализм. Пять дней подряд я приходил на  работу,  и каждый раз работал на другом станке и делал новую работу. Я чувствовал, что меня хотят вывести из себя, но мне наоборот очень нравилось их разнузданное испытание, которое, как мне казалось, имело целью, завалить меня – мол, парень, а ну-ка покажи чего ты стоишь, если строишь из себя великого токаря. Но каждый день я с легкостью расправлялся с новой деталью. Каждый день мастер или бригадир, уже не помню, с едва скрываемой ехидцей, давал мне более сложную работу в надежде, что я не справлюсь. Но какие там детали есть в плуге, которые бы не сделал токарь пятого разряда! И, вот,  на шестой день, это была суббота (тогда работали и в субботу), меня переводят на новый участок цеха, дают другой станок, на котором делалась самая сложная деталь и самая необходимая для сборки плуга на тот период. Этой детали постоянно недоставало в необходимом  количестве, что задерживало сборку плуга и, следовательно, тормозило выполнение, не говоря уже о перевыполнении, плана и соцобязательств завода.

Как сейчас помню, к новому станку я вышел во вторую смену ( с 17 до 24 ч.), хотя всю неделю работал в первой смене. На этом станке работал один, то есть сам, без сменщика, мой соученик Андрей  Бальжик,  который уволился в связи с поступлением в сельхозинститут. С Андреем мы не были близкими друзьями как с Илюшей Ивановым – в будущем чемпион Украины по вольной борьбе – ,но в прекрасных приятельских отношениях, которые граничили с дружбой  на основе взаимного уважения. Андрей Бальжик от природы был интеллигентным, вежливым, отзывчивым человеком. И, как спортсмен, приличным борцом. Я присутствовал на всех соревнованиях и очень болел за обоих.  Илюшу я считал своим подлинным другом. По жизни он выглядел флегматичным, спокойным и добродушным.

По просьбе дяди, лучшего брата и друга отца, я продал родительский дом, который приходил в ветхость, считая, что больше никогда не вернусь жить в селе. На сберкнижке лежали 2500 рублей – за столько якобы продан дом. Но я тогда не вникал в подробности сделки – доверял полностью дяде Василию. Деньгами я мог пользоваться по достижении совершеннолетия. На четвертом году обучения я имел право пользоваться деньгами, хотя, по большому счету, деньги мне  были не нужны, так как меня кормили и одевали, а на мороженое, как я уже рассказывал, я сам зарабатывал. Так вот, я снимал с книжки деньги и перед соревнованиями подкармливал Илюшу Иванова, всем сердцем желая ему победы.

После окончания ремесленного училища  наши пути разошлись, но спустя несколько лет мне довелось с ними встретиться: с Илюшей один раз, а с Андреем два раза. С Илюшей Ивановым я встретился абсолютно случайно после окончания техникума физкультуры и спорта. Эта встреча произошла в селе Ново Ивановка, где он работал тренером по борьбе. Илюша был небольшого роста и показался мне теперь слегка располневшим, маленьким и кругленьким. Он также как и прежде производил впечатление человека  спокойного, вальяжного и еще более добродушного, но когда он выходил на ковер, то  собирался в комок силы, был юрким, хватким, быстрым и темпераментным. Борьба его преображала, и это меня очень поражало и удивляло. При этой единственной пока встрече после училища, между нами уже не было той теплоты из романтической юности и очень хорошо помню, что после расставания меня охватила какая-то щемящая грусть по чему – то  безвозвратно ушедшему…

С Андреем мы встречались дважды. Первый  раз на заводе, когда он передавал мне станок. Второй раз, когда я возвращался из моего родного села Новый Троян, и автобус сделал десятиминутную остановку в селе Кубей – родное село Андрея.

Я вышел из автобуса поразмяться и вдруг вижу Андрея. Помню хорошо, мы искренне очень обрадовались этой случайной встрече и крепко обнялись как родные братья. В нашем распоряжении было 10-15 минут, и Андрей потянул меня в сельскую корчму, которая находилась тут же у остановки автобуса. Пока мы опустошали стакан за стаканом местного добротного вина, Андрей рассказал мне, что окончил Одесский сельскохозяйственный институт,  и сейчас работает в родном селе главным агрономом колхоза самого большого села не только Бессарабии, но и Украины. Тогда село Червоноармейское(бывшее Кубей) насчитывало 11 тысяч жителей. Оказалось, что у него было все в порядке, есть семья, и мы пили бессарабское натуральное вино с большим удовольствием и даже как-то сладко и жадно. Короче, мы как дети, радовались нашей встрече.

В 1992 году, возвращаясь из моего родного села Новый Троян, где я периодически бывал в гостях у моих родственников, специально сделал остановку в селе Кубей, чтобы прозондировать почву на предмет закупки семечек подсолнечника для одной турецкой фирмы. Я зашел в правление колхоза и спросил, как мне найти Андрея. Я спросил кого-то из проходящих служащих… Каково же было мое удивление и потрясение, когда я узнал, что буквально несколько дней тому назад  Андрея похоронили. Мне сказали, что  его супруга работает в колхозе бухгалтером, и я попросил позвать ее. Она вышла мне навстречу, посмотрела и спокойно сказала: « Вы- Ваня  Серт». Она не сомневалась, это был не вопрос, а утверждение. Я говорю: Вы же меня никогда не видели. Она: «Я Вас по фотографиям знаю. Мне Андрей много рассказывал о Вас». Она говорила,  и слезы невольно стекали по ее щекам. Мы отошли ближе к окну, и она начала рассказывать о том, как Андрей тяжело болел в последнее время. Я слушал ее тихо плачущую, а комок в горле становился все тверже, будто имел намерение задушить меня. Так как я хорошо знаю, что значит терять близких людей, то глаза мои во время рассказа жены Андрея постоянно были полны слезами, и я, время от времени, смахивал их капли со щек. Я слушал и не мог понять, как так – Андрея больше нет!!!  Мы ведь с ним не были близкими друзьями, а очень добрыми приятелями, без пафоса уважающими друг друга. Не были близкими, а он, оказывается, не только помнил обо мне, а еще и рассказывал жене и, наверное, и детям. Он помнил о нашей сиротской юности: об учебе в училище, о работе на заводе,  и, конечно же, о бурной спортивной жизни. Он, за чашкой вина, скучными сельскими вечерами, вынимая альбом, показывал фотографии,  рассказывал о своих соучениках, о друзьях и приятелях своей семье, а может быть,  соседям, и коллегам по работе.  Рассказ жены Андрея так меня растрогал, что я не в силах был сдержать уже целый поток слез,  и был на грани, чтобы зарыдать от горя. Я вдруг явственно почувствовал, что с уходом из жизни Андрея Бальжика ( его фамилия значит БОЛЬШОЙ СВЯТОЙ или большой жертвоприноситель)  ушла навсегда и часть моей жизни, что ушло что-то до боли дорогое и близкое. Мы расстались с женою Андрея как самые близкие люди. Я помню, до самой Одессы  думал об этой незабываемой и трагической встрече. Я думал и размышлял о бренности нашей жизни. Всю дорогу мне было очень грустно, а в душе, будто заноза,  загнездилась  непрерывная боль…

…Итак, в 17 часов я стоял у токарного станка на новом рабочем месте. Как окажется впоследствии – на последнем рабочем месте в г. Одессе. Мне предстояло изготовлять очень важную деталь для диска на плуге – ось. На этой оси держался диск, который ровнял борозду, не позволяя земле засыпать ее. Эти оси нужны были в больших количествах, а их делали за рабочую смену по 100-120 штук. В конце смены, в 23 ч. 45 минут я посчитал количество сделанных деталей,  и получилось ровно 180 штук. Мастер  цеха, по кличке Васька сумасшедший, сказал мне коротко: молодец! И велел с понедельника выходить на работу в первую смену.

В понедельник в восемь утра  я уже стоял у станка. Весь цех заговорил обо мне, поэтому в понедельник все тайком следили за мной, мол, что же будет сегодня, повторю ли субботний рекорд.

Я установил еще вчера заточенный резец, включил станок, настроил на нужные размеры лимб (на нем деления), включаю суппорт, резец врезается в металл и ломается. Я спокойно остановил станок, снял резец, отправился в середину цеха к наждакам и стал тщательно его затачивать. После заточки я также спокойно вернулся к станку, установил резец, настроил лимбы по диаметру и длине на нужные размеры, включаю суппорт, резец врезается в сталь и ломается. Меня это встревожило и насторожило. Я снял деталь и увидел на ней полоски – царапины. Это значило, что деталь прокручивалась в патроне. Я подумал: ведь в субботу я проработал восемь часов и ничего подобного не случилось. Неужели кто-то поменял патрон? Ведь кроме меня на этом станке никто не работает. Я не стал выяснять у мастера этот вопрос, а взял в инструменталке(где выдают инструменты) специальный резец и в течение двух часов миллиметр за миллиметром стачивал кулачки патрона. К десяти часам я приступил к изготовлению детали. Я не боялся опозориться, а только еще больше захотел доказать свое умение работать, несмотря на чьи-то происки, хотя можно допустить, что именно к этому времени и стерлись кулачки патрона, потеряв нужную цепкость. Но это маловероятно. Помню, я никого не подозревал и ни на кого не озлобился. Был спокоен как удав.

В училище мастер нам настойчиво внушал, что прежде чем взяться  за изготовление детали, надо тщательно изучить чертеж. Размеры детали я знал, чистоту рабочей части определил, точность выяснил, но сейчас, когда потерял два часа, мне вдруг пришло в голову посмотреть чистоту нерабочей части детали. К своему удивлению я увидел, что поверхность нерабочей часть может быть грубой, то есть, напоминать мелкую резьбу. Но для этого каждый раз надо было переключать нортон( скорость движения суппорта) на большую скорость. Эта манипуляция занимала одну секунду, и все же это было лишнее движение. Это меня не смутило, и я решил попробовать работать  в новом режиме, при котором резец пролетал по нерабочей части буквально –  вжик и готово.

С десяти часов утра и до двенадцати (до обеда) я ни на секунду не отходил от станка. Когда в двенадцать часов я выключил станок, то ящик для готовых деталей наполовину был заполнен. Я не поленился, и для интереса, так сказать, посчитал детали,  и получилось ровно сто штук. Прошу публику заметить – за два часа работы! Мне вдруг стало интересно, сколько же я сделаю до конца смены – оставалось еще четыре часа работы. Я решил сократить обед на полчаса. Обычно мой холостяцкий и молодежный обед состоял из бутылки молока или кефира, или лимонада и четырех- пяти пирожков с повидлом или с горохом. Все дешево и сердито. Но после работы я питался нормально, то есть – первое, второе, салат, третье-компот или кисель.

В 12,30 я уже включил станок. Резец  дозатачивать  не надо было. Тут я замечу без хвастовства, а истины ради,  что у меня хорошо получалось затачивать резцы в зависимости от требований обработки той или иной детали. Многие  ребята в цехе просили меня затачивать им резцы, что я делал с пребольшим удовольствием. Мой резец работал все восемь часов. И так, я начал «молотить». Я уже не торопился, работал спокойно, гнаться мне не за кем было – я соревновался сам с собой. В 16 ч. 45 мин. Я решил  посчитать, сколько деталей  сделал. Получилось 225 штук – ящик был полный с горкой и на полу еще кучка. Вот уже прошло с тех пор 43 года, а эту цифру я помню, будто бы это было вчера. Мастер Васька сумасшедший подошел и спросил, сколько сделано деталей. Он засомневался и попросил при нем пересчитать. Когда досчитал до двухсот, мастер остановил меня – видно это его утомило. Контролер подтвердил мою цифру и одобрил качество и точность. Васька был в шоке. Такого количество на заводе еще никто не делал. Тогда было модно передовиков прославлять «молниями»- художником написанная информация о делах цеха. На следующий день в цехе висела «молния», которая сообщала всему рабочему классу цеха, что такой-то рабочий (Я) перевыполнил план на 333 %. На меня «молния» не произвела особого впечатления и не ласкала мое самолюбие. Я считал, что ничего особенного не совершил, что это естественно и нормально для токаря моей квалификации. Если бы кто-то еще делал эту деталь, то я бы схлопотал, так как нормировщики всех держали под «колпаком»- снижали расценки, чтобы слишком много не зарабатывали. Гораздо позже я пойму, что ограничение в заработной плате – это государственная политика и система – мерзкая и отвратительная. Забегая вперед,  скажу, что этот большевистский маразм продолжался вплоть до 1991 г., а сейчас рассказ идет о 1956 годе.

Государство, а точнее,  аппарат управления, который мы привыкли называть государством, держал свой народ в теле, чтобы не зажирался, чтобы каждый день думал о куске хлеба и был бы благодарен партии за это. Сегодня, в конце хх века, та самая единственно правильная, руководящая и направляющая, «любимая» и «родная» находится в жесткой оппозиции, иногда правильно критикуя систему, но в свою бытность всех критикующих ее отправляла за колючую проволоку – в лагеря и тюрьмы. Вообще при любой власти-системе   в нашей стране человек был бесправен,  и каждый день жизнь каждого из нас висела и висит  на волоске; нас могут взять и уничтожить – и  никто не пикнет – мы живем в этой стране случайно. Да, ладно, чего сокрушаться… Лично я всегда надеялся только на себя, что доказывается всей моей жизнью, хотя по молодости часто нарывался на власть, рискую попасть в ее жернова…

… Вот с этих 225 деталей и началось мое восхождение к «вершинам» рабочей славы. Мастер, Васька сумасшедший, прямо-таки стал моим другом. Когда я работал во второй смене, мы всегда вместе обедали в столовой напротив завода – через дорогу – и обязательно выпивали «маленькую»- чекушку, а иногда и больше.

Начальник  цеха при каждой встрече  всем своим видом, приветствием, коротким разговором подчеркивал свое уважение ко мне. Мне это было приятно, и стимулировало мое желание еще лучше работать. Я начал хорошо зарабатывать. Меньше двухсот деталей в смену я не делал, а это составляло пять рублей, а до денежной реформы – пятьсот рублей. Одна деталь стоила две с половиной копейки.

Вообще в первые два месяца я делал в смену по 220, 230, 240 и даже по 250 деталей. Молнии о моем перевыполнении плана выходили каждый день. Я стал самым популярным «хитом» цеха. Нормировщики не смели понижать расценки, так деталь была очень  важной для полной комплектации плуга.

Жизнь моя вошла в нормальное русло; я хорошо зарабатывал, пользовался уважением администрацией цеха и рабочих. На работу я выходил всегда в чистой робе (рабочая одежда), которую сам и стирал. Большинство рабочих ходили в промасленной  и вонючей  робе.

Вне работы я вел активный образ жизни; три раза в неделю посещал тренировки по спортивной гимнастике, по воскресениям ходил на ипподром,  что на 4-ой станции Большого Фонтана, не пропускал ни одного соревнования на велотреке, обязательно компанией ходили на все футбольные матчи на стадионе Пищевик («Черноморец). Там же в парке «Шевченко» вечером ходили на танцы на так называемый «Майдан», встречался с девушками, с которыми в одесский период жизни дальше неумелых поцелуев и неуклюжих «зажимосов», как мы выражались тогда, дело не заходило.

Когда я работал во втором механосборочном цехе,  заработка на жизнь не хватало. В этот период у меня был круг  приятелей, с которыми я проводил свой досуг. Они тоже мало зарабатывали. Один из ребят занимался со мной в секции спортивной гимнастики – я его сагитировал. Он и другие ребята иногда подворовывали – когда не хватало денег на что-то. То есть, в принципе воровать они не хотели – нужда заставляла. Выходит, что советская система ограничения заработка, служила толчком к развитию негативно – криминальных черт характера тогдашней рабочей молодежи. Рабочий вынужден воровать – вот трагический диссонанс советского общества!!! Был такой случай. У Пересыпьского моста находился  единственный кинотеатр  на территории от моста и до поселка Котовского, который тогда еще не существовал. Итак, мы собрались в кино, но, оказалось, не хватало немного денег. Ребята попросили меня постоять у кинотеатра, а они, мол, скоро придут. Действительно вскоре они вернулись с деньгами, купили билеты и мы пошли в кино. Потом я узнал, что они  «разбивали» – вскрывали, бывшие тогда в моде, женские сумочки «дурочки». «Дурочками» называли эти сумочки из – за того, что они легко вскрывались. Я всю жизнь испытывал благодарность к этим простым рабочим и моим приятелям за то, что они не вовлекли меня в свои вынужденные воровские «экспедиции». Вскоре  одного из этих ребят – очень хороший парень и всеми уважаемый – убили в общежитии за то, что он без разрешения одел чужую шинель, идя на свидание с девушкой. Мы все были поражены этой жестокостью. Ведь, попросить или просто взять, если человека не было дома в этот момент, сорочку, куртку, брюки, ботинки, идя на свидание, среди нас было делом обычным, так как у всех одежда состояла из единственного экземпляра. Так этот  псих и поддонок, хозяин шинели, взял топор и ночью, когда наш приятель спал, тремя ударами зарубил его. После этого столь трагического случая я перестал проводить свой досуг с этими ребятами. У меня хватило ума и такта сказываться занятым, когда они приглашали меня куда-то пойти вместе отдохнуть. Что интересно, врагов у меня не было, со всеми я ладил, ни с кем не ссорился и не дрался, меня уважали, так как я был спортсменом.

Но прежде чем отойти от стремной  компании ребят, склонных иногда к обыкновенному воровству, я с ними провел довольно бурную жизнь осенью 1955 г. В рабочие дни я ходил три раза в неделю на тренировку, а субботу и воскресение  посвящал  активному отдыху. Если не было спортивных мероприятий, мы собирались компанией после двух часов дня и пили. До самостоятельной работы на заводе я иногда попивал только вино и не помню, чтобы когда – либо напивался до «чертиков». До самостоятельной работы на заводе, меня вообще к спиртному не тянуло. Теперь же, в рабочей компании, я серьезно начал пить водку. Мало того, что пили водку, так ребята предложили новшество – ноухау, так сказать, – смешивать водку с пивом. Эта адская смесь называлась «ерш». Этот коктейль действовал убийственно. Ведь мой «чистый» организм не был готов к восприятию сильного алкоголя. Если мы не напивались до блевоты –  значит, плохо провели время. Или, как говорят сегодня- деньги на ветер. От этого периода моей сиротской жизни у меня  осталось впечатление, будто бы  я облевал весь парк Шевченко. Если мы шли на танцы ( читай – дискотека) то обязательно должны были нажлекаться. Ничего не поделаешь – таков мир глупенькой и романтической юности. Здесь надо иметь в виду немаловажную деталь – мы все были сиротами, и за нами не было кому следить и контролировать, и тем не мене, мы все выжили и сохранились. Наша рабочая юность поднимала из руин наше народное хозяйство. Мы познавали жизнь самостоятельно, имея перед собой пример вернувшихся с войны старших, в душе которых трагедия потери близких и друзей продолжала бередить старые раны.

Да, молодость жаждет развлечений, а на развлечения элементарно нужны деньги. И какой бы зарплата хорошей ни была, молодым потребностям ее всегда  будет  не хватать. Однажды я написал своему дяде Василию, чтобы он прислал мне денег, и что если он не пришлет, я их всех, мол,   знать не хочу. Я тогда не подумал – откуда в селе деньги, если они все работали за «палочки»- трудодни – в конце года им выдавали  «натуру». Дяде прислал мне пятьдесят рублей, но мне  и до сих пор стыдно за эту мою просьбу. Ведь я бездумно просто пропивал деньги, а ему нужно было вырастить картошку или лук, потом ехать в г.  Болград на базар, продать, а потом только прислать мне.

Как уже было сказано, я перевелся работать в другой цех,  и это изменило стереотип моего поведения. Зима 1956 г. немного охладила мой юношеский пыл; я стал серьезней в связи с новым рабочим статусом – передовик производства -, понял, что деньги надо экономить, так как просить у дяди Василия, родного брата и друга моего отца, я больше не только не собирался, но подумать не смел. Я начал почитывать книжки, готовясь к поступлению в техникум физкультуры и спорта «Трудовых резервов» в Ленинграде.

Весной 1956 года, кроме тренировок, начал дополнительно «качаться», по утрам бегать, делать зарядку и учить математику, алгебру и геометрию, которые одним предметом составляли один экзамен. Эти предметы были для меня страшнее черта. Эта область человеческих знаний и до сих пор является для меня «темным лесом». Я тогда задавал себе вопрос: и зачем спортсмену алгебра?

С весны 1956 г. моя жизнь будто покатилась под гору; я жил ожиданием конца июля месяца- числа 25- го я планировал отправиться в Ленинград для сдачи экзаменов, которые начинались первого августа. К работе я потерял всякий интерес – я уже видел себя в другом качестве. Работа стала для меня жестокой необходимостью. Я устал от однообразия серийного производство, в котором нет места инициативе и творчеству. На этой детали я достиг совершенства. Мне стало неинтересно работать, а жить хотелось интересно и увлекательно – в соответствии с требованиями моей натуры. Мне хотелось в токарном деле творчества, разнообразия;  чтобы, придя на работу, ты мог  взять чертеж новой детали, спокойно изучить его, определить степень точности, чистоты, сделать расчеты; если это внутренняя или внешняя резьба, рассчитать дюймы, что мне всегда нравилось,  и было интересно –  одним словом, каждый день ты думаешь и работаешь, и когда у тебя все «клеится», ты получаешь подлинное удовлетворение от работы и процесса производства. Такая творческая работа была только в инструментальном цехе, куда попадали токари шестого и седьмого разряда, и то по блату, а молодым туда дорога тем более была «заказана».

Вообще,  дело не в том, что  не у всех были равные возможности проявить себя как специалиста. Мне уже было неинтересно работать на серийном производстве; и даже не потому, что было неинтересно, а, скорее  всего потому, что у меня созрели другие желания, влекли иные устремления, четко обрисовалась новая цель. Было ли это целью всей жизни, я тогда еще не знал, но мне очень хотелось быть таким,  как Виктор Чукарин,  Борис  Шахлин и Валентин Муратов; в послевоенные годы эта троица, победив врага и защитив Отечество, залечив  боевые раны, постепенно возвращались к мирной  и  спортивной жизни. На первых же послевоенных Олимпийских играх они продолжали бить «врага» на мирных гимнастических снарядах. Сегодня спортивная гимнастика достигла фантастических вершин, но общественность забыла тех, кто заложил фундамент и дал старт нашим победам. Я не видел ни одного фильма об этих, поистине, легендах спортивной гимнастики. А ведь Виктор Шахлин еще живет и здравствует в 2008 году. Правда, в этом смысле, больше всех обласкана Лариса Латынина ; она как бы сосуществует в современной спортивной жизни, хотя в своих рассказах журналисты больше делают упор на фермерские способности и успехи легендарной Ларисы Латыниной.

Итак, спорт  в то время занимал всего меня, и на этом поприще я стремился реализовать себя. Сейчас,  когда я пишу эти строки, с тех пор прошло более пятидесяти лет, но мое отношение к спорту, к физическому развитию человека не изменилось. Я  продолжаю считать, что спорт это часть человеческой

деятельности также как и любая другая, а физические упражнения, разумно используемые, в соответствии с возрастом, неминуемо принесут человеку только пользу  его здоровью. Спорт- это проверка человеческих возможностей на физическом уровне.

… В начале июля 1956 г. я написал заявление об увольнении меня с 15 числа. Когда мое заявление было принято к исполнению, мне выдали обходной лист, который я «постепенно» подписывал в различных административных инстанциях. Что любопытно. На следующий день, после подписания моего заявления об увольнении, станок,  на котором я работал,  «исчез», будто ураганом снесло; его перенесли в инструментальный цех, где работают токари более высокой квалификации. Помню, на мгновение этот факт слегка поласкал мое самолюбие, но не более. Вида я не показал, носа не задирал, что мне вообще не присуще. Мне было все равно, так как  мысленно я  весь был в Ленинграде.

После увольнения с завода, я принял решение вообще выписаться из Одессы, как бы сжигая за собой все мосты и не давая себе расслабиться: обратной дороги нет – только вперед к намеченной цели. Ничего в этом опасного не было, так как  в послевоенное время рабочих рук не хватало по известным причинам,  и получить прописку не составляло труда. Но все- таки я как бы  «пугал» себя, подбирая методы самоподстегивания и стимулирования.

… Мой багаж поместился в маленький чемоданчик типа современных дипломатов. Я ехал в Питер без зимней одежды. Сейчас мне трудно вспомнить, какой она была эта зимняя одежда; а,может,  у меня ее и вовсе не было,   раз не помню. Точно помню, что первое  драповое пальто мы купили по инициативе жены в Москве в районе 1972 или 1973 года. А ведь я  тогда уже имел «в кармане» высшее образование; так нам платила советская власть.

Ехал я в плацкартном вагоне, так как купейные вагоны  считались недосягаемыми для простого рабочего. Впоследствии я буду ездить то в общих, то в плацкартных вагонах. Билет стоил, кажется, семь рублей до Ленинграда. Надо иметь в виду, что и килограмм картошки стоил 12 копеек.

Не знаю почему, но атмосфера поезда мне нравилась, да и  сам поезд,  как средство передвижения. С новыми людьми я старался быть общительным, сам заводил разговоры, первым представлялся  спутникам по купе, сообщал о цели своей поездки, так как скрывать мне нечего было. Надо учесть, что у меня не было родственников, с которыми я мог бы поделиться своими мыслями, планами, и поэтому моими собеседникам становились все люди, которые встречались на моем жизненном пути.

Я очень любил стоять в тамбуре и смотреть на пролетающие мимо селения,, поля, леса, полустанки; я как бы проходил пешком по огромным пространствам страны, я  познавал,  таким образом, города, села и деревни тех республик, которые проезжал поезд. Вот почему еще я любил поезд. Мне не нравились в поезде только туалеты – от них всегда несло неприятным запахом и,  казались мне,  очень неудобными.

Как ни странно, меня очаровывал размеренный стук колес, то сильный, то слабый, то с длинной  дробью, то с короткой – весь этот «оркестр» или убаюкивал меня, незаметно унося в сладкую дрему, или  наводил на длинные размышления о том,  о сем. Сейчас я не могу вспомнить всю гамму своих ощущений в момент, когда поезд,  дернувшись пару раз вперед- назад, медленно начал свой ход, но точно помню, что я испытал какое – то облегчение, будто снял с себя очень тяжелый груз.

В пределах города поезд двигался не торопясь, будто боялся споткнуться. Я стоял у двери в тамбуре и мысленно прощался с хорошо знакомыми одесскими рабочими кварталами. Незаметно мой вагон поравнялся с мастерскими завода имени Январского восстания. В моей памяти всплыли воспоминания о том, как я проходил здесь учебную  практику, как добирался до завода на попутках, как падал и разбивал в кровь коленки, локти, прыгая на ходу с заднего борта, быстро едущей грузовой машины. Забегая вперед скажу, что через десять лет мне придется снова надеть  рабочую робу и стать за токарный станок, чтобы заработать средства на жизнь, чтобы иметь силы продолжить изнуряющую борьбу с административной прямолинейностью, человеческой жестокостью, убийственным  равнодушием  и бесчисленными человеческими подлостями.

… Вот и отмелькали  рабочие районы Одессы, отскочили окраинные хилые и неприглядные постройки в конец состава,  и перед моим взором разостлалась, облитая южным солнцем степь, белеющая ковром убранной пшеницы.

Я прощался с Одессой. Что- то защемило в душе…  Прощай прекрасная Одесса, так сильно полюбившаяся пацану из Бессарабского села Новые Трояны! Прощайте Аркадийские скалы, украшенные оборками иногда бушующего Черного моря! Прощай Отрада с лодочной станцией, подарившей мне столько радостных и сладостных дней в лодке на прокат! Спасибо! Прощайте стадионы «Динамо», «Спартак» и «Пищевик»! Прощай и ты, сказочно- фантастический ВЕЛОТРЕК! Вы все подарили моим отрочеству и юности столько прекрасных мгновений, столько бурных эмоций и наслаждений   этим удивительным видом человеческой деятельности по имени СПОРТ;  вы все до «Конца» будите жить в моей душе, которая благодаря именно вам крепла и училась бороться с невзгодами жизни.

Говорят – жизнь- это борьба. А может быть жизнь это больше ПРЕОДОЛЕНИЕ и СТРАДАНИЕ? Как бы там ни было, но я точно знаю, что жизнь- это очень НЕЛЕГКО.

В 1956 году поезд из Одессы до Ленинграда шел тридцать два часа. Мне тогда показалось гораздо дольше. Я  торопился  скорее доехать. Я горел желанием учиться, стать большим спортсменом…Я жаждал новой жизни и ждал от нее много таинственного, неведомого, но что-то очень приятного, хорошего, доброго.   Да и сам город представлялся мне сказкой, в которой все мечты сбываются. В первый свой приезд я мало чего запомнил конкретно. В моей памяти отпечатался общий вид красивейшего города, который поражал, ошеломлял и восхищал. Теперь, подъезжая к Ленинграду, я был весь наэлектризован, слегка нервничал, сладостно волновался, как артист перед выходом на сцену. В глубине души я очень надеялся на лучший удел, как писал мой любимый Есенин.

Поезд подползал нехотя к Витебскому вокзалу. Я вышел из вагона, держа в правой руке свой  дипломат- чемоданчик. Поклажа налегке придавала мне вид загородного жителя, приехавшего по делам на день-два. Уже не помню, каким транспортом добирался до Александра – Невской Лавры, но с первого приезда хорошо запомнил площадь «Восстания», Московский вокзал, от которых начинался Старо- Невский проспект. В начале проспекта и находилась ЛАВРА,  в которой похоронены графы и графини, князья и княгини, поэты и писатели, вообще люди искусства, видные государственные деятели России и просто богатые люди прошлых веков. В самом же соборе Лавры, почти посередине зала на напольной плите стоит скромная надпись: ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СУВОРОВ,

Обо все этом я уже  потом узнал, так как очень нравилось заходить в собор и молча восхищаться его кругом позолоченным убранством, вглядываться в какие-то особенные  лики святых на стенах и под куполом. Мне трудно было прочитать на староболгарском ( или  старославянском)  языке сокращенные имена святых, но  все- таки кое- что понимал. Я с интересом слушал богослужение, которое почти всегда сопровождалось церковным хором на « галерке» с противоположной стороны сверкающего великолепием иконостаса. Я почти ничего не понимал, то есть не разбирал слова проповедей, но сама атмосфера  этого священнодействия меня  увлекала и зачаровывала.

Много раз я просто ходил по кладбищу и удивлялся  красоте надгробных памятников, которые по форме и композиции были разнообразными, представляя собой законченное произведение искусства. Меня очень увлекали надгробные надписи, например: я уже дома, а ты еще в гостях. Читая надписи, я будто слышал живые голоса людей прошлых эпох, и это создавало какое-то особое внутреннее состояние, я будто менялся, во мне что-то происходило, но я не мог ухватить «за хвост» это необычное ощущение. Потом я полюблю историю, особенно исторические романы, из которых я слышал голоса и видел образы людей, живших в отдаленные от меня эпохи. Я сравнивал себя с ним, искал сходство и различия, дышал полной грудью ароматом древних времен.

И так три года, мы, учащиеся техникума, выходя в город, проходили мимо собора и кладбища. Кладбище все чаще, помимо  воли, подсознательно, а иногда и напрямую, начало напоминать о бренности жизни.

Помню в детстве  одна цыганка проходила мимо нашего дома и стала гадать маме на меня, и цыганка  – дура  нагадала, что я умру в восемнадцать лет. В конце первого курса кладбищенская атмосфера меня все- таки достала, хотя мне бояться нечего было, так как на тот период мой возраст перевалил за восемнадцать, то есть опасный Рубикон  я миновал. Но об этом трагическом( в полном смысле слова) состоянии моей души я расскажу в нужном месте незамысловатого сюжета моей жизни.

В конце территории Александра  –  Невской Лавры, на берегу Обводного канала( в Санкт-Петербурге насчитывается 101 остров) находился главный и единственный корпус- здание Ленинградского техникума физкультуры и спорта им. Трудовых резервов. Сразу отмечу, что в то время в СССР было всего два техникума такого профиля: В Ленинграде и Кишиневе. Чтобы не забыть скажу, что кроме футбола, хоккея, лыж и плавания все спортивные и гуманитарные занятия проходили в этом здании. Кроме всех этих удобств, в этом здании мы и жили и питались. Одним словам – рай, учись на радость… В этом же здании мы будем сдавать все вступительные экзамены по гуманитарным  предметам и некоторые спортивные, а жили  абитуриенты в другом месте. Комната была рассчитана на десять человек. НАСКОЛЬКО ЭТО ОБЩЕЖИТИЕ НАХОДИЛОСЬ ДАЛЕКО ОТ ТЕХНИКУМА, Я УЖЕ НЕ ПОМНЮ, НО В ПАМЯТИ ОСТАЛИСЬ  каждодневные поездки на трамвае до техникума или стадиона и обратно.

Как ни странно, но экзаменов набралось достаточно много. Вот они, «миленькие»: алгебра, геометрия, русский язык( устно и диктант) и литература, история. Не многовато ли для спортсменов с семиклассным образованием? Но и это еще не все,-  а спортивные:  легкая атлетика- бег на 100 м.( норма-14 секунд), прыжки в длину и высоту( норма- 140 см.), плавание на 50 м. на время, а на какое уже не помню. Все экзамены я сдал достаточно успешно, но на геометрии завалился, хотя завальный вопрос я знал, но от волнения меня заклинило. Этот «завал» вверг меня в панику. Ведь «заднего» хода я себе не давал- все поставлено на карту… В первые минуты мне казалось, что небо упало на землю, что солнце больше не светит и вокруг меня стоит полный чудовищный мрак. Что я пережил! Что я пережил! Ведь рядом-то нет ни мамки, ни папки, ни тетки и ни дядьки – ты один на один с опасностью. Что делать, что делать? Я уходил на Обводной канал, прятался в безлюдное место и давал волю своим эмоциям: я рыча рыдал, кусая губы в кровь. Со вспухшими глазами, словно в сомнамбуле,  я пришел забирать свои документы, еще до конца  не веря в случившееся со мной. И вдруг, как во сне, я слышу голос председателя экзаменационной  комиссии: какие документы? Вы хорошо сдали все экзамены, нам такие, как Вы,  нужны. У Вас второй разряд. Два дня Вам на подготовку и – переэкзаменовка. Боже, что было со мной! Я как вцепился в эту «идиотскую» геометрию, которую до сих пор ненавижу и до начала повторного экзамена не выпускал из рук.

Повторный экзамен прошел легко и быстро. Я был зачислен, а от геометрии пригодились в жизни знания о,45, 90, 180, 360 градусах – своеобразные гимнастические термины.

До начала вступительных экзаменов со мной  произошли события, которые не забываю всю свою жизнь. Со дня получения места в общежитии, оставалось еще три дня до начала экзаменов и мы, устав от чтения и зубрежки, позволяли себе просто гулять по Ленинграду, удивляясь его необыкновенной красоте. Я любил гулять по Невскому проспекту, который начинается от Александра – Невской Лавры. Из близких знакомых у меня был лишь Степан( в быту- просто Степа) Чекал, с которым я учился в ремесленном училище, но он, почему-то,  не ходил со мной на прогулки- видно, готовился к экзаменам. Итак, я гулял один по правой стороне Невского проспекта и двигался в сторону  Невы. Что интересно; в последний год жизни в Одессе я сам не знаю почему, пристрастился к  среднеазиатской  тюбетейке, которую я носил еще в первый приезд в Ленинград на первенство СССР по гимнастике общества «Трудовые резервы». У меня даже есть фотография: на скамейке сидит вся наша команда с тренером Геннадием Сергеевичем Ступишиным. Так вот, гуляю я себе, любуюсь архитектурными шедеврами домов с противоположной стороны проспекта, и, где-то в районе Литейного проспекта, который пересекает Невский, я услышал музыку и зашел в магазин. Здесь продавали граммофонные пластинки. Я поглазел, послушал музыку, а когда зазвучал гимн  СССР, я ухмыльнулся, а зря, и покинул магазин. Буквально в десяти метрах от магазина, напротив парадного входа на меня неожиданно набрасываются  какие- то люди, хватают за кисти рук и пытаются завести их за спину. Я думал – хотят часы снять. Долго не размышляя, я резко дернулся  из стороны в сторону, высвободился из цепких «объятий» «воров», и первого, кого увидел перед собой,  врезал по челюсти. Он улетел на проезжую часть возле тротуара, но тут же, как саранча, на меня набросились несколько человек и старались запихать меня в темное парадное среди бела дня. Толпа в парадном окружила меня, человека в тюбетейке, крепко держа за кисти рук ( они так и не смогли завести мои руки за спину) – точно, где тикали мои часики. В то время часы считались нечто весьма важным в аксессуарах одежды. Я спрашиваю: кто вы? Что вы хотите от меня? Что я такого сделал? Видно было, что они сами не знали, что хотят от меня, но я – то  знал, что они нацелились на мои часики.  Наконец – то они сообщают мне: мы – дружинники. Я говорю – вот и хорошо, тогда пошли в милицию. Они:  вот именно, в милицию. Я подумал,  слава Богу – не гопстопники  (уличные  грабители средь бела дня. Эта  форма грабежа  в полной мере  возродилась в начале девяностых годах). Я был уверен, что в милиции  ко мне не могут придраться, или в чем – то обвинить, но я глубоко ошибался. Меня привели на Дворцовую площадь и завели в здание генерального штаба русской армии. Я уже потом узнал об этом здании. Оно расположено точно напротив Зимнего дворца-Эрмитажа.Дело происходило в милицейской комнате на первом этаже. За столом сидел дежурный милиционер. Теперь я мог рассмотреть моих похитителей. Среди них была одна девушка. Меня о чем-то спросил милиционер, я ответил, и после моего ответа, девушка подошла ко мне и с ненавистью залепила мне пощечину. Я спрашиваю: за что? Я уже не помню, что я им ответил и что они мне ответили, но видно было – они не знали с чего начать. Наконец, милиционер дал указание меня обыскать . У меня нашли в кармане кастет, о котором я начисто забыл. Надо отметить, что в пятидесятых годах двадцатого века кастет был частью джентльменского набора всех пацанов пересыпьской Одессы, да и Молдаванки тоже, не говоря уже о «канаве» ( сегодня Польский спуск).  У меня отняли кастет, спросили, откуда я приехал,  что я делаю в Ленинграде? Когда я сказал, что приехал из Одессы, они воскликнули: ну, теперь все ясно – бандит. Меня отвели к следователю на четвертый этаж. Там состоялся допрос на предмет, кто мне дал этот кастет. Я сказал, что сам сделал и что у нас все пацаны носят кастеты, но это не значит, что они все бандиты. Как раз наоборот – кастет служит для  защиты от бандитов. В конце концов,  следователь понял, что перед ним  не бандит, пожелал мне  успешно сдать экзамены, и если я еще раз буду замечен в чем- то противозаконном, то буду иметь неприятности. За последующие восемь лет жизни в Питере у меня ни разу не было  дела с милицией. Так на второй день своего самостоятельного пребывания  в городе трех революций я столкнулся с самой вопиющей безнравственной стороной «строителей прекрасного будущего». Потом я понял отчетливо, что три революции плюс гражданская война сильно искалечили души людей, разделенных на два лагеря: партийных и беспартийных, белых и красных. Новая общность «советский человек» ненавидела друг друга. Те, кто получал хоть крупицу власти ( например, дружинники), пользовались ее в избытке, перебарщивали в своем старании выслужиться, унижали и оскорбляли своих соотечественников. Некоторые  дружинники, особенно в первые годы своего существования,- помощники милиции, проявляли в своих действиях самые низменные инстинкты и черты характера, взлелеянные атмосферой трех революций.

Во время вступительных экзаменов произошло еще два неприятных для меня события. Во время тренировок по спортивной гимнастике я заметил, что один парень очень старался показать какой он хороший гимнаст и на перекладине выполнял довольно сложные элементы, которые требуют страховки. Я подумал тогда: зачем ему хвастаться, делал бы то, что нужно для экзаменов. Когда закончились экзамены,  я узнал, что этот парень  сорвался с перекладины или брусьев – уже не помню – и разбился насмерть. Это меня потрясло. Я ходил вне себя от горя, мне искренне было жалко этого парня, который очень хотел быть интересным и лучшим. Где- то на втором или третьем курсе я узнал, что на соревнованиях в Киеве разбился, упав с брусьев, мой настоящий друг Виктор Шебистов. Вот уже прошло пятьдесят лет, а я помню и имя,  и фамилию моего друга юности. Витя был красивого телосложения, накаченный, в сравнении с нами «дохляками», но, главное, он был очень добрым  и отзывчивым юношей. Я долго горевал и размышлял о краткости человеческой жизни, о том, почему так рано уходят из жизни именно хорошие, добрые и красивые люди. Я всю жизнь помню Витю Шебистова, как одного из лучших людей, которые встречались мне на жизненном пути. Всю жизнь себя корю, что встречаясь с нашим тренером Геннадием Сергеевичем Ступишиным, я не спросил, где похоронен Витя. Сейчас, когда пишу эти слова, я вспомнил, что недалеко от меня живет свидетель гибели Вити, возможно, он знает, где похоронен мой друг юности. Прерываюсь и иду звонить Виктору Анарчеву, заслуженному тренеру Украины по женской  спортивной гимнастике. Мы  с этим Витей были в нормальных отношениях, но никогда и намека не было на дружбу между нами. Он среди нашей команды был самым неказистым и корявым, с фигурой, похожей на вопросительный знак. Он, как гимнаст выглядел неуклюжим, но, как тренер, оказался более чем талантлив; его девочки выступали даже за сборную Украины, но имена их я не знаю, хотя при встрече он мне их называл. Да, в данный момент Вити Анарчева нет дома, да и жив ли он еще, я тоже не знаю. Дай Бог, чтобы был жив и здоров.

И вот вечером я дозвонился; слышу женский молодой голос – подумал дочь Вити-: -А Вы не туда попали. Здесь такой не живет.

– Простите меня за беспокойство, но мне важно знать, куда делась эта семья. Они, вероятно, вам продали квартиру?

-Да, мы купили эту квартиру, но имели дело с матерью и дочерью. Отца, кажется, больше нет. Я боюсь ошибиться, но поэтому они  и продали квартиру. Кажется, они переехали на жилмассив  им.Котовского.

– Простите за беспокойство, – сказал я отрешенно, испытывая в душе что-то тревожное и болезненное. Неужели Витя Анарчев ушел из жизни! Мне придется разыскать его семью и выяснить, правда ли это.

На этой грустной ноте я заканчиваю рассказ о юношеском периоде моей жизни в Одессе, хотя уже нахожусь в Ленинграде( в дальнейшем буду писать Санкт-Петербург, так как в 2008 году, когда я пишу эти строки город именно так и называется, как и назывался изначально) и в приятном ранге учащегося техникума физкультуры и спорта им.Трудовых резервов.

Техникум физкультуры и спорта им. Трудовых резервов.

Всех нас, кто поступил, определили в общежитие главного и единственного корпуса техникума. Я приехал в абитуриентское общежитие,  чтобы забрать свои вещи, то есть маленький чемоданчик-«дипломат». «Дипломат» оказался открытым. Я тут же начал искать деньги, оставленные в нем по неопытности. Кто-то «конфисковал» мои денежки (уже не помню, сколько), преподав мне урок на всю жизнь. Хорошо, что поступивших ребят сразу же обеспечивали питанием и одеждой- униформой: черный китель, черные брюки, черные туфли, белая сорочка, а на зиму выдавали тонкую шинель. С первого сентября весь первый курс отправили в Оредежский район на уборку картофеля. Север всегда славился картошкой, свеклой и капустой. Я уже забыл, как называлась деревня, но она мне очень нравилась. Русские деревни резко отличаются от наших бессарабских сел. Наши села очень  большие, а деревни очень маленькие. В бессарабских селах дворы пустые – голые и выложены  камнем дорожки к жилым помещениям, а сегодня некоторые хозяева и весь двор покрывают плиткой или диким камнем. В русских же деревнях дворы покрыты сочной и густой травой; ходить босиком в теплую погоду  по такому травяному ковру – одно удовольствие. У русских деревень особый запах: там пахнет травой и всей гаммой цветущих деревьев, а потом опьяняет и запах спелых яблок. Особенно осенью в русских  деревнях стоит какая – то необыкновенно густая свежесть, от которой дух захватывает и поднимается настроение. Мы все жили в каком-то бараке, а перед бараком уже известный пейзаж – сочный темно-зеленый травяной ковер. Мы сами установили  немного в стороне от дома перекладину, соорудили мини- брусья, и по утрам делали зарядку, качались. К нашей группе присоединили несколько ребят из группы боксеров, борцов и штангистов. Я подружился с ребятами- боксерами и на протяжении всей учебы на всех соревнованиях я болел за них и сильно переживал. Вообще  в группе и в техникуме у меня не было врагов, если не считать конфликт с парнем из нашей группы. Звали его Виктор. Он был из Барнаула. Уже не помню суть нашего конфликта, но до сих пор вижу себя  посередине нашей комнаты, где жила вся группа, я что-то сказал Вите и он залепил мне пощечину. Витя был по росту и комплекции  здоровее всех нас.  Потом мы с Витей помирились и даже стали хорошими приятелями.  Тогда я  ничего ему не сказал, повернулся, пошел к своей кровати, сел и продолжил читать « Историю Тома Джонса, найденыша» Филдинга. А Виктор, мой обидчик, впоследствии все-таки сел в тюрьму. Вот что значит экспрессивная и несдержанная натура.

Забегая вперед, скажу, что в техникуме я впервые начал регулярно и серьезно читать. Читал в основном произведения иностранных авторов, что абсолютно ничем объяснить не могу. Потом я буду читать и русских классиков, но начал с иностранных.  Роман Генри Филдинга( 1707- 1754) о мальчике – сироте, взятом на воспитание дядей, что скрывалось долгое время от окружающих,  своим сюжетом частично  ложился на  сюжет моего сиротского детства. Я серьезно считал, что это самая интересная книга в мире. Я всю жизнь помню  образ другого мальчика по имени Урия, который противопоставлялся благородному, честному, справедливому, смелому и отважному, свободному и неординарному в своем поведении в обществе Джонсу. Урия или Урмия ( точно имя не помню) был мальчиком, а потом и юношей, вредным, слизняковым, противным, гадким, мерзким, подлым интриганом. И следует отметить, что это была первая в моей жизни книга, которую я прочитал с экзальтированным интересом от начала и до конца. Мне очень понравился этот свободный парень Джонс. От него так и веяло обаянием и справедливостью. Для 18 – го века, как я потом узнал, Джонс выглядел молодым человеком, вносящий в ортодоксальные отношения между людьми в обществе какую-то свежую струю и естественность, без принятой напускной чопорности и заскорузлого лицемерия . Теперь я понимаю, что образом Джонса Филдинг опережал свой век и давал пример более естественной и живой формы отношений между людьми. Но эти два образа молодых людей- сверстников я запомнил на всю жизнь- в этом, вероятно, и состоит магия высокохудожественного произведения: имя,  мерзавца,  забыл, а образ запомнил.

Вернемся к картошке. Мы работали легко, свободно и с энтузиазмом: план выполняли и перевыполняли. Дискомфорт быта мы и не замечали. Пышная русская природа Севера, звонко журчащие чистейшей водой речки, могучие сосновые  леса с густым и почти непроходимым подлеском, свежайший,  до звонкости воздух- все это опьяняло молодых и здоровых юношей- спортсменов, и мы  с упоением  наслаждались этой новой нашей жизнью. В этой деревне я познакомился с девушкой Ритой. Рита была моей сверстницей. Мы понравились друг другу и по вечерам гуляли. Не помню, чтобы мы целовались, но Рита мне нравилась. Так как я был неумехой в обращении с девушками, то наши отношения постепенно утончились, и после нескольких приездов в Санкт -Петербург ко мне в общежитие, она больше не приезжала. Я запомнил удивительной свежести личико Риты, с его розовыми щечками, о которых говорят: кровь с молоком. Не помню, почему мы прервали наши отношения, но Риту я не забываю  всю мою жизнь. Рита была замечательной девушкой с чистой, как родниковая вода, душой. Она оставила в моей юношеской душе неизгладимый след чистоты, свежести и непосредственного, как сама русская природа, обаяния.

Месяц работы по уборке картофеля пролетел незаметно, и вскоре мы вернулись к занятиям. Этот техникум безумно мне нравился. Я вспоминаю годы учебы в нем всю свою жизнь. Во – первых, мы состояли на полном государственном обеспечении: нас кормили три раза в день, одевали в специальную униформу, еще  и давали стипендию; на первом курсе-5 рублей, на втором- 6, на треть-  7. Самым замечательным было то, что все учебные аудитории, спортивные залы, общежитие и столовая находились в одном здании. Бывало, мы по несколько дней не выходили из здания. Наша учеба состояла из школьной программы – мы заканчивали десять классов – и спортивных занятий. Мы изучали все существующие тогда виды спорта, кроме водного поло. Тратили мы физической энергии сверх нормы, но такова спортивная жизнь. А вдобавок со второго курса я еще и начал танцевать в ансамбле по три раза в неделю. Одним словом, в этом техникуме учиться было одно удовольствие. Несмотря на большие физические нагрузки, мы называли свое любимое учебное заведение «техникумом физкультуры и  ОТДЫХА». Ведь у нас не было никаких забот: только учись – и все. Я до сих пор считаю, что бывший Ленинградский Техникум физкультуры и спорта Трудовых резервов самым лучшим учебным заведением в мире. Скорее всего, техникум основан после войны, когда миллионы детей остались сиротами, у которых жизненный сценарий писало государство: детский дом, ремесленное (Р.У.) или фабрично- заводское училище (ФЗО) и потом завод, фабрика, стройка. Именно послевоенные сироты и поднимали из руин народное хозяйство СССР, а сегодня, через  шестьдесят  лет, им, сиротам, присвоили звание «детей войны» и прибавили к пенсии 46 рублей, а ведь мы работали по 8 часов, без скидок на возраст, и в три смены.

Повторяю, учиться в этом спортивном техникуме было необыкновенно интересно. Я уже хорошо, почти без акцента, говорил по- русски ; слово «большой» мог произнести с мягким знаком. До седьмого класса я мало чего усвоил из школьной программы из- за незнания русского языка. Теперь я старался наверстать упущенное, учился усердно, пытался разобраться в физике и химии. Учитель физики относился ко мне уважительно, а я старался не подвести его и учил физику серьезно и она даже мне нравилась. Физик наш часто отвлекался, рассказывая нам разные байки о знаменитых спортсменах,  которые учились в техникуме. Например, нас очень рассмешил рассказ о Федоре Богдановском- чемпионе Европы по тяжелой атлетике. Богдановский,  якобы, часто отсутствовал на занятиях из-за  участия в сборной СССР. Однажды, когда он стал чемпионом Европы и явился на урок физики, учитель попросил рассказать, как он стал чемпионом. Когда Богдановский закончил рассказ, учитель поблагодарил его, сказал «садитесь» и поставил ему четверку. Я тут же вставил свои «пять копеек», как говорят в Одессе, заметив, что и  мне неплохо бы стать чемпионом мира, чтобы получать по физике пятерки. На что учитель сказал: дерзайте, молодой человек и пятерка у вас в кармане. Вообще с учебой у меня особых трудностей не возникало, если не считать учителя по истории. Это второй учитель, который относился ко мне с неприязнью. Первой была учительница по- украинскому языку в Мирнопольском детском доме, Арцизкого района. Она ни разу не поставила мне по украинскому диктанту двойку- всегда в моей тетради красовалась жирная единица. Я тогда едва кое- что понимал на русском языке, а она требовала, чтобы мы, 99% «иностранцы», только что, начав изучать украинский, сразу все поняли и писали грамотно. Вторым моим недоброжелателем стал учитель истории в техникуме. Кажется, он был представителем библейского  народ, к которому я относился с уважением с самого отрочества. Я уже не помню причину нашей взаимной неприязни, но точно помню, что я  ему противоречил в чем-то, а он заявил, что если я буду продолжать так думать, то меня неминуемо ждет тюрьма. Честно сказать, это заявление учителя меня немного встревожило: я подумал – за что? И всю жизнь я помнил его угрожающие слова и избегал ситуации, которые могли бы меня привести в тюрьму. Я всю жизнь боялся сесть в тюрьму, особенно, после прочтения «Один день из жизни Ивана Денисовича» А.Солженицина. Эту замечательную книгу  я  прочитал в университете на первом или втором курсе- уже не помню.; она ходила по рукам и давалась только одна ночь на ее прочтение. Еще ранее, во второй половине 50-х годов, пользовался сумасшедшим успехом  роман Эрих Марии Ремарка «Три товарища». Я до сих пор помню главную героиню романа Патрицию, которую  друзья ласково называли Пат. Уже многое стерлось из памяти, но почему- то мне сильно запомнилась сцена, как Пат пришла поздно вечером к своему возлюбленному, а его не было дома, и она села на ступеньки и стала ждать. Такой сидящей и  уснувшей на ступеньки и застал ее возлюбленный. Эта сцена меня очень тронула, и я ее запомнил на  всю жизнь. Сейчас, глядя издалека на то юношеское время, я не перестаю удивляться, откуда у нас, в основном выходцев из детских домов, да еще спортсменов, проявлялся такой интерес и даже ажиотаж к художественной литературе? Получалось, что  мы стремились быть в курсе всех литературных новинок. Я не помню, чтобы  кто-то из нас был инициатором литературных интересов. Да, сейчас я вспомнил. Это, кажется, был  Олег Миркин из группы игровиков – волейбол, баскетбол, футбол, ручной мяч. Олег Миркин ( меня удивило, как он на слух угадывал композитора того или иного произведения) на втором курсе стал моим самым близким приятелем – другом. Мало того, он стал и моим воспитателем по манерам и этикету. Но о нем позже.

Продолжу об учебе. С учебной программой я справлялся довольно успешно между  середняком  и хорошистом. Меня это устраивало, имея ввиду слабенький, почти никакой фундамент начальных классов из – за языкового барьера. Вчерашнему сельскому мальчику – «иностранцу»,  не так уж просто было интегрироваться в незнакомое русскоязычное общество, и те успехи, которые образовывались у меня на тот период, вполне меня устраивали. Я уже говорил, что из- за психологической травмы, полученной в ремесленном училище, я никогда не стремился быть лучшим или первым – я стремился улучшать себя, совершенствоваться, знать то, что от меня требуется. Я никогда не хвастался. Считал, что хвастовство унижает собеседника или собеседников. Кроме того, в моей натуре есть одна замечательная черта: я люблю радоваться  чужим успехам, которые служили мне примером для подражания и стимулом самому достичь того же. И только. Я горжусь, что у меня абсолютно отсутствует, бесспорно, разъедающее душу, чувство зависти. Без  него, поверьте, очень легко жить. Я думаю, что не завидовать надо, а брать за образец и стремиться к нему «не покладая рук и ног» и голову, конечно.

Повторяю, учиться в техникуме было интересно и увлекательно. Какое-то особенное удовольствие я получил от выездных спортивных уроков. Легкая атлетика и футбол проходили на стадионе, плавание – в бассейне, хоккей и коньки ( коньки проходили и на стадионной беговой дорожке) на хоккейном поле, лыжи, прыжки с трамплина- в  знаменитом спортивном комплексе «Кавгалово». Сюда мы выезжали на две недели, так как- это пригород  Санкт- Петербурга. Самые проблемные виды спорта для южного человека и вчерашнего выходца из забитого села, где еще и электричеством и не пахло, конечно же, были зимние. О коньках, хоккее  и лыжах  до сих пор мне напоминают коленные суставы и «избитые» голени. Мне больно стоять на коленях. В Кавгалово есть гора, которая зовется в народе «семейная». От вершины до основания расстояние примерн 400 – 500 м., а наклон равен, примерно, 40-45 градусам. Новичку спуститься с этой горочки не так- то и просто. Когда я первый раз спускался, подсчитал, что упал двадцать пять раз. Вот эта-то гора и отбила мне колени и голень. И все же самыми трудными были лыжи. Нас учили всем видам ходьбы; ведь мы – будущие учителя физкультуры. Техникой  ходьбы я овладевал успешно. Мне даже очень нравилось столь большое разнообразие технических приемов, но бегать на лыжах на большие расстояния – это кранты. Нам надо было за определенное время пробежать 15 км. Я уже не помню «расценки», но со второго раза пробежал на четверку. Почему со второго раза? А потому что первый раз я «махлянул». Я решил сократить расстояние; свернул с трассы, срезал хороший угол и меня засекли – оказывается, стояли «стукачи»- наблюдатели. Уехал я в Питер без оценки. Я не только сильно огорчился, но мне еще и было стыдно за то, что меня поймали на обмане. Я чувствовал себя немного «испачканным». Но ничего, мне назначили пересдачу и я еще раз поехал в Кавголово, и еще раз пробежал 15 км- теперь уже честно заработал четверку. На так называемых лыжных сборах мы, после отработки техники ходьбы, каждый день пробегали по 15 км.,но временем нас не ограничивали- кто когда приплетется. Помню до сих пор то чувство голода, которое я испытывал после 15 километрового пробега. Несмотря на то, что я прошел через страшную голодовку,  все же  не  мог есть черный хлеб. Однажды, когда мы вернулись на базу после бега, я попросил у кого-то кусочек хлеба. Хлеб, оказался,  черным, и я его съел мгновенно, но до сегодняшнего дня предпочитаю белый хлеб, хотя. иногда с салом и чесноком, под «тлетворным» влияние сестры моей жены Люси, ем с удовольствием черный хлеб (Бородинский), особенно если  голодный.

В общем, лыжные сборы нам очень нравились, так не надо было ничего учить, а только тренироваться и любоваться сплошь покрытым инеем  роскошным северным лесом. Все кругом сверкало какой-то звонкой белизной. Такие пейзажи не забываются.

Стадион, бассейн, хоккейный каток, футбольное поле, спортзал гимнастический и игровой,  лыжный комплекс «Кавголово» – все это сказка, в которой, мы, молодые ребята,  жили и наслаждались. Повторяю, наш техникум- это уникальное учебное заведение  для подготовки учителей физкультуры,  которых, к сожалению, несмотря на пустую декларацию о здоровой нации, в школах не уважали и пренебрегали. Я с этим негативом боролся, как мог, и никогда не ставил незаслуженных оценок нерадивым и хилым ученикам. Я твердил  ученикам простое и старое, как мир: в здоровом теле – здоровый дух. Неприятный случай произошел в  средней школе с. Главны. Будущей золотой медалистке я поставил по физкультуре тройку. Директор меня упрашивал поставить пятерку. Я упирался да последней «капли крови», а потом сказал директору: ставьте пятерку сами, но за эту фальсификацию я не отвечаю. Это произошло в 1966 г., о котором речь впереди.

Коренным образом изменилась моя жизнь в техникуме на втором курсе. Я бы сказал – сказочно изменилась. Первого сентября 1956 г. вместо занятий, как было принято тогда в СССР, нас отправили «на картошку».  Вторая картофельная эпопея стала точной копией первой, но с некоторыми дополнениями. Мы также построили себе мини спортплощадку с турником- перекладиной, но по вечерам начали ходить на танцы в местный клуб. Однажды, когда «у нас» клуб не работал, мы решили сходить в соседнюю деревню. После танцев местные ребята совершили нападение на нашу компанию. Мы спокойно, вразвалочку направлялись восвояси, как вдруг увидели толпу деревенских ребят, трусцой  движущихся за нами. Они на ходу вооружались подручными средствами;  вырывали из изгородей палки, дрыны – все, что попадало им на глаза. Как и на первом курсе с нами, группой гимнастов, были боксеры  и  штангисты. Один из боксеров скомандовал: так, остановились. Боксеры берут на себя самых крупных, а гимнасты – остальных. В первой схватке я пытался нокаутировать одного пацана, а он все не падал, Откуда не возьмись, кто-то из наших ребят- боксеров неожиданно появился рядом со мной – удар и нокаут. Когда всех уложили, мы продолжили свой путь. Павшие деревенский «воины»,  вдруг,  начали один за другим медленно подниматься  и вырывать жерди из изгородей. Во второй «битве» профессионалов с  любителями деревенской народной забавы в первых наших рядах в атаку пошли боксеры, а мы, гимнасты и штангисты, занимались «зачисткой», т.е. добивали не добитых, которые пытались подняться. Аккуратно уложив деревенских забияк, мы благополучно и без травм вернулись в родные «пенаты». А рассерчали деревенские забияки на нас за то, что мы танцевали с их девчонками. А что нам было делать – мы же на танцы пошли. Больше в эту деревню мы не ходили, так как  в нашем клубе каждую субботу и воскресенье проходили танцевальные вечера без ведущего. Так вот, о чуде.

Танцевальный ансамбль при доме культуры Пищевой промыщленности.

===============================================================

На одном из танцевальных вечеров баянист- «ведущий» заиграл цыганочку. Вдруг наш парень, Олег Миркин, вышел и, как говорят в Одессе, сбацал. И сбацал так, что у всех, и большего всего у меня, от удивления и восхищения,  полезли глаза на лоб. Я тут же подошел к Олегу и попросил научить меня чечетке. И он начал меня учить, а однажды сказал: когда вернемся в Питер, поступим в какой – ни будь самодеятельный ансамбль. Я уже не помню, по газетному объявлению или каким-то иным образом, Олег выбрал дом культуры пищевой промышленности;  чтобы доехать  до него нужно было выходить на остановке «Пять углов».  Олег узнал условия поступления, и когда мы вернулись в город, каждый день вечером мы собирались в коридоре на пятом этаже и Олег учил меня азам хореографии и чечетке для себя. Ровно один месяц Олег готовил меня. И вот пришел самый волнительный день. Мы явились на экзамены. Нас (было человек двадцать юношей и девушек) поставили у хореографической палки- станка.  Хореограф показывал, а мы должны были повторить то или иное движение. Олег стоял впереди меня; мы так договорились, чтобы я смотрел на него и повторял, хотя повторить как он, тогда мне и не снилось. Олег приехал в техникум из Кемерово. Там он в местном театре танцевал в спектаклях: есть танец в спектакле, Олег вышел, станцевал и домой. Но он очень любил спортивные игры: футбол, волейбол и баскетбол, поэтому и поступил в наш сказочный техникум. Я даже не знаю биографии Олега. Насколько помню, мы все знали, что мы все сироты, но, кажется, у некоторых был один из родителей. Мы не вникали в эти подробности, а жаль. Идея поступить в ансамбль возникла у Олега естественно, так как он разумно хотел совместить любовь к хореографии с любовью к спорту. Мне это было, как никогда, кстати, так как я провел последние два года учебы в техникуме как в сказке. Это украсило мою жизнь, сделала ее насыщенной, безумно интересной. Да, я увлекся. Когда хореограф посмотрел, как Олег держит руки, сразу же понял – профессионал. Нас приняли безоговорочно в подготовительную группу. Ровно один месяц мы прозанимались в подготовительной группе и сразу же начали танцевать в основном составе – ведь мы были спортсменами и нам  прыжки и, особенно, низы легко давались. Нашим хореографом был Геннадий  Сергеевич Кореневский.  Интересное совпадение- тренер по спортивной гимнастике – ГеннадийСергеевич Ступишин и хореограф тоже Геннадий Сергеевич.  Что это? Случайное совпадение? А совпадение ли, что и оба были необыкновенно добрыми и  высшей степени интеллигентными, отзывчивыми и, что важнее всего, оба особенно хорошо относились ко мне. Забегая вперед,  скажу, что Г.Ступишин предлагал мне поступить после армии в Одесский пединститут, обеспечивая мне полную материальную поддержку, а Геннадий Кореневский   рассуждал о том, что можно было бы меня устроить в хореографическую студию при Питерском Мариинском театре, но видите ли, мой возраст слегка опасен для профессиональной хореографии. Да, можно в принципе, но мне вывернут, де, все суставы, а на старости лет это скажется, и я  могу, мол, остаться инвалидом. Оба принимали участие в моей судьбе, оба хотели сделать для меня что-то хорошее. Как  и чем это объяснить? Значит,  было во мне что-то от  способностей, а, может быть, во мне было обаяние наивности, первобытности и незащищенности? Кто знает? Но я всю жизнь помню этих необыкновенных людей!!! Помню и благодарю их всем сердцем.

Геннадий Кореневский  во время В.О.В. танцевал в детском ансамбле имени ОБРАНТА. Об этом ансамбле есть фильм – в главной роли хореографа Олег Даль. Я смотрел фильм, но в данный момент не помню названия.  Я не помню, чтобы Кореневский рассказывал нам,  как они героически танцевали на полевых сценах под бомбежками. Геннадий Сергеевич был удивительно скромным человеком. Потом я пойму, что кто по-настоящему воевал, тот никогда не хвастался или просто рассказывал об этом, а те, кто хитрил, чтобы выжить, очень любят распространяться и  выклянчивать разные там льготы.

Кореневский  почему-то был одиноким человеком, и поэтому абсолютно все праздники мы проводили вместе – коллектив и ОН с нами. Возможно, после моего отъезда из Питера, он и нашел себе человека для семьи, но мне ничего неизвестно. Жизнь меня так закрутила- завертела, что Кореневский Г.С. выпал из моего поля зрения, хотя время от времени я вспоминал о нем и думал. Даже однажды по справочному бюро выяснял его питерский адрес, но так и не довелось его посетить. Г.С. Являл собой пример истинного интеллигента; ум, эрудиция,

рафинированная  вежливость, тихий и уважительный голос- он, в отличии от других хореографов, никогда не грубил нам, не обзывал тупицами, как это делала  Народная артистка Князева, когда ставила нам танцевальную сюиту «Зимушка зима»; Г.С. сам был блестящим танцором. Помню , по его предложению, мы поехали к нему отмечать Первое мая. Он сам сервировал стол, все продукты и выпивку заранее закупил. Девушки из ансамбля только помогли ему все метнуть на стол. Когда мы выпили и поели, Геннадий  Сергеевич включил  латиноамериканскую музыку, и под нее исполнил нам фантастический танец- импровизацию. Мы были шокированы его мастерством. Это было красиво, эмоционально и незабываемо. Когда я пишу эти строки уже прошло с тех пор  49 лет, а я как сейчас помню этот умопомрачительный танец. Я был зачарован и очарован. Под руководством Г.С. мы получили звание народного ансамбля. Нас приглашали почти на все сборные праздничные концерты. Дело в том, что в то время (50-е годы) было заведено праздничные концерты делать смешанными, т.е. наряду с профессионалами в концерте принимали участие и самодеятельные коллективы. В Ленинградском театре им. Горького мне запомнился концерт тем, что с нами выступал народный артист Толубеев Юрий Владимирович. Я тогда впервые его увидел. До этой встречи я не смотрел ни одной пьесы и ни одного фильма с его участием. Мы стояли за кулисами и ждали своего выхода. Ю.В. тоже ожидал соей очереди. Его выход был перед нами. Пока мы стояли, Ю.В. обратился к нам: ну, что, ребята, волнуетесь? Перед нами  стоял человек в костюме, говорил что-то подбадривающее нас, короче, простой гражданский человек. Как потом стало ясно, он играл советского генерала. Начинается диалог между двумя военными людьми. Я был изумлен тем, как гражданский человек на моих глазах становился генералом, командующим  войсками. Это магия перевоплощения   вызвала во мне неописуемый восторг. С тех пор я с большим уважением отношусь к профессии актера, и во время спектакля больше следил за игрой актера. Даже если текст пьесы мне не нравился, но игра актеров была прекрасной, то это и компенсировало недостатки текста. Помню, мы выступали на таком же сборном концерте в большом зале Ленинградской филармонии. За кулисами мы ждали своего выхода. И, вдруг, я вижу, за балетным станком  разминается Арнольд Макаров. До этого мне посчастливилось вместе с нашим коллективом присутствовать на премьере балета «Спартак» в  Мариинском театре оперы и балета. Макаров играл роль Спартака. Балет вызвал у всех нас  огромное восхищение. Макаров танцевал «божественно».  И, вдруг, я вижу его живехенького рядом с нами. Я говорю нашим ребятам: смотрите, смотрите, сам Макаров здесь! Кстати, А. Макаров был первым эмигрантом среди всех артистов, независимо от жанра. Дальнейшая судьба Макарова мне не известна.

Однажды,    наш ансамбль пригласили на ночной закрытый вечер в Доме Искусств на Невском проспект.  Кажется, это был концерт для творческих работников. После концерта состоялся фуршет- все сидели за столом. Тогда о «шведском столе» еще не знали. К этому периоду( 1959 г.- уже второй год танцевал в ансамбле) я встречался  с девушкой из нашего коллектива Аделаидой. Ее  мать была артисткой художественного чтения, а отец – первой скрипкой в оркестре Ленинградской филармонии. Меня и Олега Аделаида приглашала к себе домой. Ее мать угощала нас чаем и пирожками собственного приготовления. Я тогда подумал: надо же, артистка, а умеет готовить. Мать Аделаиды читала нам запрещенные стихи. Я тогда впервые узнал, что в нашей стране что- то не так, раз что-то запрещают. Помню до сих пор этого запрещенного автора: Леонид Лиходеев. Я помню только название одного из стихотворений и содержание его. Называлось стихотворение «Девушки просят стихов о любви». Эти стихи о любви, мол,  публикуют в газетах, а потом этими газетами заворачивают селедку. Речь шла в стихотворении, как я понял, о бездуховности, Правда, я  так  и не прочитал ничего из творчества Л.Лиходеева -просто еще не было его книг, так как в то время его не публиковали.

Но, вернемся к столу. Сидели мы так: мама Аделоиды, рядом я, потом Аделаида и рядом с ней Вадим Медведев- исполнитель главной роли в фильме « И один в поле воин». Вадим Медведев в пятидесятые годы был кумиром всех женщин СССР и, как бы сегодня сказали, секс- символом советского кино. Этот писаный красавец мило беседовал с «моей» Аделоидой, а меня тем временем отвлекала интересными разговорами ее мать. Выбрав момент, я нагло обратился к «соблазнителю моей пассии: тов. Медведев, смело сказал я, если Вы также активно будете продолжать флиртовать с  Аделоидой, то советское кино может безвременно потерять популярного актера. Медведев мило усмехнулся и сказал, что если фашисты его не грохнули, то теперь ему ничего не страшно.

Этот ночной концерт я помню всю жизнь. Ведь в ту ночь я находился среди  творческого  бомонда Питера. Я не помню, чтобы это мне льстило, но удовольствие было большое. Сегодня, если мне предоставляется возможность встретиться с какой – нибудь  знаменитостью, то я не испытываю ни робости, ни  боязни  подойти, заговорить или попросить автограф. Это я делаю просто и без пафоса восхищения, так как знаю, что знаменитости такие же люди, как и все, только они талантливые или гениальные и мы, простые смертные, заслуженно проявляем к ним внимание и уважение, так как они еще и прославляют нацию.

Наше внимание и любовь к ним, делает нас сопричастными к их таланту и заряжает их новой энергией творить на наше благо.

1959 год- это второй и последний год моего участия в ансамбле. К этому времени в концерте я солировал в восьми композициях, поэтому заведующая художественной частью Дома культуры Пищевой промышленности относилась ко мне с особым уважением. Я уже не помню, как звали эту красивую и во всех отношениях весьма приятную и очаровательную женщину. Если я хотел посетить какой- нибудь концерт, то она мне давала директорскую ложу( разумеется- бесплатно), если в этот день она была свободна. В этой ложе сидели со мной многие ребята из техникума, но обычно мы ходили на концерты с Олегом Миркиным. Многих советских знаменитостей я видел тогда, но никогда не забуду концерты Клавдии Шульженко. Она выступала несколько раз в «нашем» доме культуры и каждый раз я ходил ее слушать.  Эта  великая русская певица родилась в селе Варваровка, которая сегодня стала частью г. Николаева. Уже тогда ходили разговоры о том, что Клавдия Ивановна некрасивая женщина. Я  присматривался к ней  более пристально, но  когда она пела в своей, только ей присущей манере, с ее особенным тембром голоса и необыкновенно выразительными жестами,  я забывал о ее внешности:  наоборот, мне она, казалась, очаровательной  и  красивой.  Когда «строчил ее» пулеметчик за синий платочек, меня пробивала дрожь и волосы на голове шевелились. Тогда я понял, что с талантом  и интеллектом  не может  соперничать  внешняя красота.

Был еще такой случай. Во время наших репетиций, когда балетмейстер объявлял перерыв, мы выходили в холл отдышаться.   И вдруг ко мне подходит Аркадий Райкин и спрашивает,  не знаю ли я, где можно сейчас найти художественного руководителя дома культуры. Тогда я понял, что нашей красавицей   А. Райкин не просто так интересуется. Аркадий Райкин в то время, да и до старости был красавцем. Так мне казалось, так я воспринимал его. Когда он неожиданно подошел ко мне, я не успел удивиться, или, того хуже, стушеваться. Поэтому просто ответил, что не видел ее сегодня. Надо же, сказал я себе внутренним голосом, сам Райкин ухаживает за нашей красавицей. Ну и  на здоровье, подумал я. С ним мне довелось встретиться еще один раз. Точно не помню, но это было в начале семидесятых годов. Я тогда работал в «Интуристе» переводчиком болгарского языка. Дело было в Риге, в гостинице «Рига». Мы, с болгарской группой, завтракали. Когда заходишь в ресторан, то с левой стороны вдоль стены сидела моя группа, а я  сидел за столом ближе к входной двери и лицом к ней. Вдруг вижу, А. Райкин заходит с какой- то дамой,  довольно красивой наружности и сели за стол с противоположной стороны. Я говорю туристам, сидящим со мной за столом: смотрите, вон там сидит знаменитый артист А. Райкин. Потом я вытащил из бокового кармана пиджака  фотографию моей дочери Ангелины, которая лежала в коляске, закутанная, будучи трех или четырех месяцев от роду ( да, теперь вспомнил: это было в 1973 г.) и  подошел к их столику А. Райкина, попросил прощения за беспокойство и попросил автограф. А. Райкин сказал: с удовольствием, но у меня нет ручки. А я, как переводчик, обязан иметь ручку. А. Райкин написал: Ангелине, расти большой и красивой. Фотография,  с автографом, Аркадия Райкина хранится  у моей дочери.

Танцуя в народном ансамбле, я жил какой-то  особенной жизнью. Это была сказочно интересная, полная творческой энергией  и радостными событиями жизнь. Отношения между членами коллектива были дружескими, приятными и доброжелательными. Мы все уважали друг друга. У нас никогда не было ссор и конфликтов. Благодаря высокому профессионализму Г. С. Кореневского, м ы получали от занятий подлинное эстетическое удовлетворение, несмотря на изнурительный хореографический труд, который вознаграждался бурными аплодисментами зрителей, выкрикивающих почти на каждом концерте «бисс»!!!

В 1959 г. у нас состоялся очередной концерт на сцене нашего дома культуры.  То, что было после концерта, определило ход дальнейшей моей судьбы, т.е. дало ей новое направление. Балетмейстер предупредил нас, что сегодня концерт особенный, так как в зале будут гости из заграницы, но откуда не сказал. После концерта нам сказали, чтобы мы спустились в холл и общались с иностранцами. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что эти иностранцы болгары. У меня аж дыхание перехватило. Гости из Болгарии узнали в нас «артистов» и начали благодарить за отличный концерт. Потом  один из гостей решил научить нас болгарскому танцу хоро. Гость объяснял танцевальные  па на болгарском, но никто ничего не понимал. Тогда кто-то из наших ребят воскликнул: а Ванька- то у нас болгарин, пусть и переводит. К моему стыду я тоже ничего не понимал, так  как не владел  танцевальной лексикой. Кроме того я, ведь, в детстве говорил на нашем диалекте, а здесь звучала литературная речь. Я готов был от стыда провалиться сквозь землю. Танец мы станцевали, так как я знал его с детсвта и показывал нашим ребятам, которые хватали простые, незамысловатые движения налету. Я не мог дождаться конца вечера. Болгарские туристы жили в гостинице «Южной», возле метро Площадь восстания. В 1955 г., когда я поступал в техникум, состоялось открытие этой станции метро,  и я присутствовал тогда на этом торжественном мероприятии. И вот наступила минута прощания с группой. Мы стояли у двери гостиницы и туристы по очереди подходили ко мне, протягивали руку, пожимали ее и со словами благодарности за хороший концерт, прощались. Когда осталось двое туристов, один из них спросил меня тихо:              « Ванчо, кога ще се завърнеш в родината си?»( кагда ты вернешься на родину). В одно мгновение  у меня глаза переполнились слезами, а в горле застрял твердый как камень комок. Мы обнялись с этим моим соплеменником и с какой-то необыкновенной грустью простились. От гостиницы я шел пешком по Старо- Невскому проспекту,  в конце которого находилась Александро- Невская Лавра, а за Лаврой – наш техникум. Шел, как в сомнамбуле, в груди стоял жар, а из глаз потоком лились слезы. Тогда я дал себе клятву, выучить свой родной  литературный язык. Но почему я так непроизвольно заплакал, из- за сказанных так просто слов: когда ты вернешься на родину? Что это? Голос крови? Почему мне так  стало жалко, что моя родина –  Болгария, а я живу в другой стране. Я ведь впервые видел своих соплеменников из Болгарии. Почему они были мне так близки и, я, как свой, пошел их провожать? У болгар есть максима: « кръвта вода не става»- кровь водой не становится. Думаю, это максима точная иллюстрация к моему случаю.

Но пока я еще в техникуме  и танцую по вечерам три раза в неделю. На первом курсе я тренировался в спортзале семь раз в неделю, а на втором и третьем курсе мои тренировки сократились до трех раз в неделю. Много энергии отбирала хореография, концерты, в которых я солировал от пяти до восьми композициях. Это очень большие нагрузки, но молодость позволяла преодолевать все трудности.

Я до сих пор помню наши поездки на праздник песен в Латвию. Этот прекрасный праздник проводится каждый год летом- то ли в июле, то ли в августе. Мы принимали участие в концертных программах на открытых сценах, окруженных роскошными прибалтийскими лесами. Мы имели возможность познакомиться с творческими коллективами всех прибалтийских государств. Этническое разнообразие народного творчества наполняло нас новой энергией и еще большим желанием танцевать и радовать публику. На меня произвел ошеломляющее впечатление тот факт, что в этом Празднике Песни принимал участие весь народ. В этом легко можно было убедиться во время праздничного шествия. Среди шествующих были люди всех возрастов – от мала до велика. Очень приятно и умилительно было видеть огромное количество пожилых людей, одетых в народные праздничные костюмы. У всех лица сияли от радости, и это создавало особую атмосферу праздничной эйфории. Я думаю, что в бывшем СССР  Латвия была единственной республикой, где проводился этот подлинно народный праздник песни. В то время Ленинград и область очень тесно сотрудничали в области искусства и культуры с прибалтийскими странами. Тогда мне и в голову не могло прийти, что прибалты  могут относиться  к русским негативно.

Мое участие в народном танцевальном коллективе приносило мне огромную радость и удовлетворение. Я жил очень интересной и разнообразной жизнью, и все потому, что на моем пути встретился такой человек как Олег Миркин, в котором удивительным образом, абсолютно гармонично сочетались любовь к спорту и к искусству. Где он сейчас? Жив ли? Как бы мне хотелось с ним встретиться и еще раз поблагодарить за то, что он встретился на моем жизненном пути. Вот бы напились на радостях!!! Ведь, благодаря Олегу,  я оказался в центре культурной жизни бывшей столицы Российской империи;  я сам  и с коллективом посещал балетные спектакли, ходил на симфонические вечера в Большом зале филармонии ( по инициативе моей подруги Аделаиды Кузьминых- ведь ее отец был первой скрипкой в оркестре) и,  конечно же,  посещал почти все сольные и сборные концерты в нашем Доме культуры имени Пищевой промышленности.  Тогда, в пятидесятых годах,  в Питере гремели имена конферансье Брунова и  Муравского; они  очень часто вели праздничные концерты. Это были необыкновенные конферансье. Они придавали всему концерту особый шарм. Мне кажется, что современные ведущие еще не достигли их уровня. Муравский  и Брунов  становились органической частью всего концерта с собственной сольной программой, которую исполняли на высочайшем актерском уровне. Они были не ведущими, а подлинными актерами. Поэтому я их помню всю жизнь.  Часто, когда я видел ведущих концерта, в моей памяти всплывали имена Муравского и Брунова.

Возвращаясь «во внутрь» техникума ,  хочу еще раз пропеть ему дифирамбы. Дирекция техникума физкультуры и спорта  много делала  для того, чтобы нас, сирот, обделенных домашним воспитанием,  приобщить к высокой культуре и искусству. Каждую, абсолютно каждую субботу в нашем актовом зале проходили лекции по классической музыке.  Лектор нам рассказывал о том или ином композиторе, о том или ином произведении его,  и тут же пианист или  певец иллюстрировали музыку, романс или песню.  Это были лекции- концерты. Лектор  –  музыковед давал доступную нам интерпретацию музыкального произведения. Я посетил абсолютно все лекции. Именно тогда Чайковский и  Моцарт стали моими любимыми  композиторами, а мое любимое музыкальное произведение стал первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром.

Помню в армии я лежал в госпитале – мне вырезали гланды. Говорить еще не мог из-за боли в горле, и мне было очень муторно на душе. Вдруг по радио начинает звучать первый концерт Чайковского. Пока звучал концерт,  боли будто бы и не было, я забыл о ней, я забыл и том, что лежу на больничной койке. Душа моя наполнилась такой радостью, которую словами не передать, ее можно только чувствовать.

Помню, к какому-то празднику, меня пригласили участвовать в концерте, которую давала художественная самодеятельность нашего техникума. Я станцевал и тут же поехал в дом культуры, где в этот же вечер наш коллектив принимал участие в сборном праздничном концерте. Да, теперь вспомнил – это был Новый год.

Раз в этом месте я вспомнил свой коллектив, то хочется рассказать о нашем концерте на пивоваренном заводе  имени Степана Разина. Концерт как всегда прошел на «ура». После концерта администрация завода накрыла шикарный стол; нас угощали пивом, которое идет на экспорт – вот это пиво!!!! Я уже не помню точно,  сколько видов пива нам подали, но было много. Именно на этом заводе я понял, что такое хорошее пиво. Сегодня, наверное, такое уже не производят. В то время негласно и гласно считалось, что ленинградское и рижское пиво самое лучшее в СССР.

В нашем коллективе сразу две девушки оказались под моим « обстрелом”.Я встречался с ними по очереди. Чтобы много не распространяться на эту интимную тему скажу честно и откровенно – кроме поцелуев и объятий, доброго и уважительного отношения  между нами больше ничего не было. Помню, у меня было еще несколько девушек, с которыми я познакомился на танцах в техникуме, но с ними дальше неумелых поцелуев с моей стороны дело не двинулось. Мне казалось, что я уже достаточно знаю о женщине, чтобы ее овладеть, но на практике ничего не получалось. Следует заметить, что я особенно и не расстраивался по этому поводу.

                                          Первые шаги в интимную жизнь.

=======================================

Уже в конце третьего курса мой приятель из другой группы  предложил мне провести вечер в его компании. Его подруга привела и для меня девушку. На какой- то квартире ( кажется это была квартира его товарища) мы встретились, выпили и занялись делом. Мой приятель на другой кровати сразу же начал заниматься конкретным делом, а я со своей подругой на диване целовались и обнимались, зажимались, но она почему-то не отдавалась. В конце вечера мой приятель пошел на кухню с подругой, а мы остались в комнате вдвоем,  и она решила мне отдаться, а я не мог возбудиться, хотя весь вечер «дружочек» стоял как кинжал горца. Вот так «трагически» закончился мой первый сексуальный опыт. Больше  в последующие сорок лет такое не повторялось.

Никогда не забуду девушку из нашего техникума. Ее  специальностью тоже была спортивная гимнастика. На этой почве мы и сошлись, начали встречаться. Я уже не помню,  как ее звали, но лицо помню до сих пор. Она была красавица,

и это меня несколько смущало. Известно, что красивые женщины вызывают у многих мужчин чувство страха и неуверенности. Я – не исключение, хотя прилагал огромные усилия, чтобы справиться с этим неприятным чувством. Мы, с  этой красивой гимнасткой,  встречались недолго, хотя испытывали друг к другу нечто большее,  чем симпатию, но не могли разобраться в ситуации   из- за обоюдного сексуального невежества. Да и нравы были другие. Однажды я осмелился ее поцеловать, обнял за плечи,  притянул к себе и поцеловал возле губ. На меня произвели  ошеломляющее впечатление ее плечи; плечи красавицы- гимнастки оказались твердыми, упругими, короче – накаченными. Меня этот факт смутил и даже несколько отвратил. Именно твердые, упругие  плечи девушки и послужили поводом, чтобы больше не встречаться. Да, мы часто обменивались с ней  взглядами, здоровались, накоротке общались, но так и  не возобновили отношения. Помню, кажется  в 1965 г.-  (хлопотал о моем восстановлении) я шел по длинному коридору  на втором этаже главного университетского здания ( здание называлось – дворец двенадцати коллегии, т. е министерств) и сталкиваюсь с моей техникумовской пассией. Оказалось, что она училась на биологическом факультете, Мы поговорили о том, о сем, и без всякого интереса друг к другу разошлись и больше никогда не виделись. А сейчас мне очень хотелось бы с ней встретиться – просто узнать, как сложилась ее жизнь.

В общем, до окончания техникума у меня так и не получилось начать сексуальную жизнь. Надо заметить, что из нашей группы  наверняка только мой обидчик Витя имел контакты с девушками, а остальные были такими же олухами как и я. Учеба в техникуме подходила к концу. Чувство было двоякое: с одной стороны было грустно прощаться с « уютной» учебой, с великолепной атмосферой , а с другой стороны, хотелось зарабатывать, быть свободным в материальном смысле, наконец, просто приложить свои знания на практике. Кроме прощания с техникумом мне с необыкновенной грустью предстояло прощаться с моими приятелями из ансамбля. Я со всеми был в хороших отношениях. Я не помню, чтобы когда-то поссорились, или бы произошла самая незначительная размолвка среди нас. Теперь я вспомнил – я встречался с тремя девушками из ансамбля, но с третьей перестал, так как она нравилась моему другу Олегу Миркину. Я уже не помню имена ребят, но большинство из них были рабочими, и не было в них никакой спеси,  зазнайства или выкаблучивания. У нас был парень, который прекрасно танцевал и в тоже время  серьезно занимался в драматическом кружке. Я помню спектакль с его главной ролью. Это был спектакль драматурга  Виктора Розова  «В поисках радости». Я смотрел еще один его спектакль «Традиционный сбор». В. Розов тогда, в конце пятидесятых годах, был самым популярным драматургом в СССР. Его пьесы рассказывали о жизни современной молодежи, и поэтому спектакли по его пьесам имели ошеломляющий успех. По пьесе В.Розова « Вечно живые» снят прекрасный фильм «Летят журавли». Именно мой приятель из ансамбля и  разбудил во мне любопытство к театру. Правда, все же я больше любил балет. На спектакли меня часто водили мои девушки, а на балет я ходил сам. Надо признаться, что и до сих пор я больше люблю кино, чем театр. Конечно же, театр – это прекрасно, но  фильм  мне больше нравиться,  так как он более полно и экспрессивно отражает реальную жизнь, несмотря на художественный вымысел режиссера.  Театр ограничен в возможностях. Иногда просто плохо слышно, нужно напрягать слух, нечетко видны актеры – ты не можешь видеть их мимику – только голос и движения. В театре  как –то  искусственно звучит голос актера; он говорит  повышенным тоном, каким в жизни не говорят, разве только когда люди ссорятся. Но все равно  великолепная игра актеров сглаживает  некоторые минусы в театральном искусстве. Мне всегда очень нравилось театральное  прелюдие,  атмосфера перед началом спектакля, начиная с приезда к театральному зданию. Вот народ потихоньку подъезжает, подходит к театру. Перед зданием уже достаточно много народу; все  празднично одеты, кто-то медленно прохаживается  в ожидании кого-то, кто-то просто беседует, кто-то спрашивает нет ли лишнего билетика. Особенной  атмосферой веет сам вход в театр: вот подаешь билет контролеру, в раздевалке получаешь номерок и начинаешь прохаживаться вальяжно, вдруг встречаешь знакомых- и это особая радость- ведь давно не виделись. Кожей ощущаешь духовную магию театрального фойе, и на душе становится как- то особенно легко и радостно. Переполненный зал театра наэлектризован особенной атмосферой ожидания актерского чуда. Вообще  люди – актеры – это особая человеческая каста, и я этих людей очень люблю, так как они своим особенным талантом и мастерством доставляли мне всю мою жизнь огромное эстетическое и интеллектуальное удовольствие. С еще большей любовью и глубочайшим уважением я отношусь к режиссерам. Режиссеры – это интеллектуалы высшей пробы, глубочайшие эрудиты и художники, как говорится, от Бога. Сколько слез я в жизни пролил из- за  их высокохудожественных  фильмов и спектаклей! Но моя театральная жизнь в Питере закачивалась. Пришел момент прощания с этой красивой духовной жизнью.

Простился я со своим необыкновенным коллективом после одного из последних концертов, обещав наведываться в Дом культуры во время приезда в Питер. Забегая вперед, скажу,  что, будучи студентом университета, я только один раз пришел в дом культуры днем и никого из знакомых не застал, которых, может быть, уже и не было там к концу шестидесятых годов. Два года «работы» в танцевальном коллективе на всю жизнь зарядили меня необыкновенной любовью к искусству вообще. Это огромный морально- нравственный и духовный багаж,  который я с удовольствием ношу в своей душе  с радостью и ощущением чего- то вечно светлого. Бросая взгляд с высоты прожитых лет, я прихожу к выводу, что это был самый счастливый период моей жизни, хотя и не был окрашен счастьем обладания женщиной.

                                     Работа в пионерлагере

                  По окончании техникума мы с приятелями, получив подъемные деньги, отметили бурно это важное событие в ресторане «Астория». На следующий день мы все поняли, что ни у  кого из нас не хватит денег доехать до места работы, и мы все устроились на лето работать физруками в пионерлагере. Я уже имел «концы» и потому легко устроился в пионерлагерь «Медработников». Этот пионерлагерь насчитывал около семисот человек, и нас работало два человека. Я уже не помню имя своего напарника, но был учителем физкультуры в одной из ленинградских школ и обладал большим опытом работы, в то время, как я только начинал свою карьеру физрука. Разумеется,  мой напарник был старше меня и потому со многим делился со мной во всех областях человеческой жизни. Я ему очень благодарен. Он очень доброжелательно ко мне относился,  и оставил в моей  памяти самые лучшие впечатления,  как о человеке и специалисте. Это был один из лучших людей, которые встречались мне на жизненном пути. Впоследствии, для меня самой большой радостью была встреча с хорошим человеком и самым большим огорчением была встреча с плохим человеком.

Мы, с моим напарником, о, я вспомнил, его звали Владимиром, делали такие грандиозные праздничные спортивные шоу, что не только родители восхищались, но и мы сами получали удовлетворение от проделанной гигантской работы. Ведь в наши праздники принимали участие все семьсот человек плюс все работники пионерлагеря. У меня сохранилась часть фотографий всей панорамы спортивных постановок. В общем, мы работали хорошо и дружно. Кроме работы было и время для досуга. Пионервожатые и воспитатели состояли из студентов Ленинградских Вузов. Я запомнил студентов из пединститута им. А.И. Герцена и биологического факультета Ленинградского университета им.Жданова. Все они были интересными и прекрасными людьми. По вечерам мы собирались и пили водку. Именно в один из таких вечеров я спросил у ребят из университета, где в СССР в Вузах изучают болгарский язык. Спросил наобум, будучи уверенным, что мой вопрос просто из области фантастики. Но я приятно ошибся. Оказалось, что болгарский язык изучается на филологическом факультете университета. Это меня очень обрадовало и послужило главной моей целью на ближайшие годы. Еще не начав работу после техникума, я уже знал, как буду строить свою жизнь дальше. Надо отметить, что никто мне не советовал, никто меня не наталкивал и  не подталкивал – это чисто мое «изобретение», вероятно, придуманное «голосом крови». В сущности,  так оно и есть, без «вероятно». Мы проводили наши вечера приятно и весело. Правда, иногда перепивали, но молодой организм успешно справлялся с передозировкой.

В этом пионерлагере моя жизнь круто изменилась в личном плане, то есть в плане моих отношений с женщинами. Здесь впервые я вкусил сладкий плод обладания женщиной. Мне было 22 с половиной года. Первой моей женщиной стала замужняя студентка пединститута. Она жила в двухместном домике- бунгало с подругой .По вечерам мы собирались в их домике. Я жил один, и поэтому наша первая ночь любви прошла у меня. Я понятия не имел, как это делается; я не знал,  куда и как вводить своего дружка. Когда моя первая учительница своей рукой помогла мне войти в нею, я , попав в рай, забегал по нему с бешеной скоростью, на что Наташа, так, кажется,  звали ее, с веселостью произнесла: тихо, тихо, ты куда бежишь. Я понял, что мое сексуальное невежество обнаружено. Потом она спросила, сколько у меня было женщин. Я чуть замешкался, и чтобы не ударить лицом в грязь, ответил:  11. Мне казалось, что это достойная цифра. Но я тут же спросил, сколько же у нее было мужчин? Она ответила просто и естественно: ты у меня 57- ой. Тогда я сказал себе: ты у меня будешь первой, и, впоследствии начал считать количество отдавшихся мне женщин. После первой ночи она стала моей любовницей, и мы с большим удовольствием отдавались друг другу и ночью, и утром, и днем, и всегда, когда у нас появлялась свободная  минута. Это был, как бы сегодня сказали, роскошный пир секса. Тогда слово «секс» отсутствовало в лексиконе советского общества-  слово «секс» заменяли жаргонные словечки типа «бараться», «хариться».

Вскоре после того, как я стал мужчиной, как- то  спросил у своего приятеля коллегу Володи, сколько у него было женщин? Он ответил: 123!!! У меня глаза медленно поползли на лоб! Я и представить себе не мог, что можно иметь столько много женщин. Ошеломляющий ответ Володи еще больше убедил меня в том, чтобы считать свои любовные «трофеи». Потом я узнаю, что у А.С.Пушкина существовал донжуанский список, который насчитывал 113 женщин. Я тогда невольно вспомнил Володю с его 123 женщинами. Забегая вперед, скажу без бахвальства, что на пятом курсе университета у меня уже было в активе 87 женщин, не считая будущую жену – тогда студентка первого курса.

Однажды к моей пассии Наташе приехал муж,  и она пригласила меня на вечеринку. Я отказывался упорно, не представляя как себя вести в присутствии мужа, как смотреть ему в глаза, но она настояла. Во время вечеринки Наташа, после изрядно выпитого, начал проявлять ко мне подозрительные знаки внимания. Я обалдел!  Вскоре я нашел повод ретироваться, как бы сегодня сказали, «пока трамваи ходят», т.е. подальше от скандала, а может и мордобития.  На следующий день я сделал Наташе строгий выговор за то, что она, будучи уже  взрослым человеком,  не  умеет скрывать свои чувства. Видно этот брак был ей недорог. Ей  хотелось  наслаждаться  свободой  отдаваться.  Такой была ее женская натура.

Тогда во всех пионерских лагерях существовала незыблемая традиция – ходить в походы на два – три дня. Брали с собой сухой поек, рюкзаки, топор и лопату. Ленинградские леса это  океан роскошных деревьев с бурным подлеском. Леса там смешанные, но сосны- великаны поражают своей красотой и величием. Помню, мы расположились в лесу в ста метрах от речки. Отряд был разбит на группы по четыре человека. Каждая четверка должна была сама построить себе шалаш. Я ходил и помогал детям, пока все не построили свои жилища из лесного материала. На костре мы кипятили  чай,  а остальная еда состояла из свиной и говяжей тушенки, сыра и колбасы. С нами в походах всегда была медсестра. С этой медсестрой, имени не помню, но просто красавица- блондинка,  мы и закрутили роман. Она уже стала моей второй по счету женщиной. Как говорится, «лед тронулся». Во время тихого часа мы с ней уходили в лес и там, как бы сегодня сказали, занимались любовью. Поход прошел успешно. По возвращении из похода мы продолжали встречаться с медсестрой в ее домике. Я брал бутылку водки и шел к ней. Тогда водка стоила 2 руб. 87 коп.

В одном из многочисленных пионерских отрядах была воспитательницей студентка университета- тихая, неприметная, почти некрасивая, но пообщавшись с ней, я понял, что своим умом и интеллигентностью она выглядит очаровательной. Я, обнаглев, назначил ей время место встречи в лесу. Она пришла, и без всяких разговоров  мы перешли к делу, улегшись на толстый ковер травы. Потом я ходил в ее домик, но кровати с панцирными сетками были абсолютно не пригодными для любовных утех. Поэтому я стянул матрац на пол, который оказался просто шикарным для молодых, изнывающих страстью, тел. Кроме того эти кровати издавали предательский скрип.

Вблизи нашего лагеря находился сельский клуб. Однажды случилось так ,что все мои женщины уехали в Ленинград, а я отвык проводить вечера в одиночестве. Вот я и направился в сельский клуб на танцы ( сегодня- это дискотека). Там я познакомился с девушкой, которой после нескольких танцев пригласил к себе в домик. К моему удивлению, она без сомнения согласилась,  и мы провели с ней незабываемую ночь. Я тогда понял, что в женщине есть нечто такое, что делает ее притягательной и желанной, а впоследствии понял, что есть женщины пресные и после первого раза больше ее не хочешь. Это женщина была не только красивой, но обладала такой нежной кожей тела, что его хотелось постоянно гладить, касаться, целовать. Она первая показала мне любовный прием: она попросила меня лечь на нее и не двигаться. Тогда она сама начала делать размеренные движения вверх и вниз, совершая половой акт  в одиночестве. Я, конечно, долго это не терпел, так как она меня завела, и взял на себя свою естественную роль, и мы  бурно закончили половой акт,  впиваясь телами друг в друга,  и зверски рыча.  В те дикие времена нам не была известна поза «всадницы», не то, что сегодня- в 2008 оду.

В этом пионерлагере я познакомился с еще одной девушкой, которая приехала к своей подруге  погостить. Я уже не помню ее имени, но внешний образ хорошо сохранился в моей памяти. Она была блондинкой с роскошными длинными волосами,  небольшого роста, фигура стройная, со средней по размеру грудью и очень красивым овальным лицом. Мне было очень приятно с ней гулять по лесу, беседовать, обнимать, целовать. Мне казалось, что я испытываю к ней нечто большее, чем обожание. В пионерском лагере она мне не отдалась, да и я очень- то не торопился. Мы договорились встретиться в Ленинграде. После окончания работы в пионерлагере, получив зарплату, я вернулся в Ленинград и мы с ней встретились у нее на квартире. Всю ночь она меня мучила, но так и не отдалась. Мне это было не понятно, и я даже разозлился на нее. Так мы с ней и расстались, но я всегда о ней помнил и никогда не надеялся вновь встретиться. Забегая вперед, скажу, что уже будучи студентом университета, я однажды шел по какой-то улице и вдруг вижу – она идет. Мы обрадовались друг другу. На улице уже было темно. Мы забрались в какой -то палисадник и начали бурно целоваться и обниматься. Здесь же, стоя, она мне отдалась. Я спросил ее, почему же она тогда в постели мне не отдалась? Она ответила, что боялась меня потерять, хотя знала, что я уезжаю в Одессу. Оказалось, что она думала, будто я возьму ее адрес,  и мы будем поддерживать связь. Она знала, что я собираюсь в будущем вернуться в Ленинград, чтобы поступить в университет. Но адреса ее я не взял. Случайная встреча бросила нас в объятия,  и мы познали друг друга. После этого мы с ней больше не виделись, но я до сих пор помню тот палисадник и то,  как она мне отдалась. Впоследствии, когда я второй раз женюсь, моя жена в порыве ревности изорвала на мелкие кусочки фотографии всех моих женщин, в том числе и ее фото, на котором она выглядела роскошно красивой. А можно было бы составить интересный альбом с галереей красивых женщин, но, как говориться, не судьба. На старости лет приятно было бы окунуться в это красивое прошлое, наряжая свою старость гирляндами сладостных воспоминаний. Я и так все помню, но с иллюстрацией воспоминания были бы более полными и живыми.

КИЛИЯ

========

Итак, я прощался с Питером. Меня ведь направили на работу в Одессу в систему профессионального технического образования. Я и явился в областное управление Трудовых резервов. Я мечтал работать в Одессе. Ведь в городе тогда было масса фабрично – заводских и ремесленных училищ. Но меня направили в село Лиманское, в семидесяти километрах от Одессы. Потом я узнал, что это село основано немцами – переселенцами. Директор школы показал мне только один волейбольный мяч из всего существующего тогда спортивного инвентаря. Я сразу понял, что здесь физкультуру не любят, да и  как мне могло понравиться забитое село после роскошного Питера. Но главной причиной моего недовольства, которое я и не показал директору, стало отсутствие спортзала. Я ведь был действующим спортсменом, мне хотелось дальше заниматься спортивной гимнастикой, поддерживать форму. Наутро я взял свой нехитрый багаж, состоящий из одной маленькой сумочки, сказал директору, что поеду в Одессу за остальными вещами и вернусь, но не вернулся. Моего тренера, Ступишина Г.С.,  в то время не было в Одессе и мне некому было больше помочь. Я тогда остановился у своей воспитательницы по ремесленному училищу Анны Ивановны Кляус-по происхожению немка. Я спросил ее, что же мне делать? Я ведь погибну как спортсмен в этом селе. Она сказала, что если не хочу там работать, то надо проситься в другое место. Так я и сделал. В Одессу на работу, оказывается, был направлен и мой коллега по группе. Я с ним случайно встретился и узнал, что он не хочет ехать  в г. Килию. Когда я пришел в управление и стал слезно- нудно просить направить меня вместо моего коллеги в этот незнакомый мне город. К моему удивлению мне пошли навстречу, и я оказался в городе, который оказался очень похожим на поселок городского типа  в сравнении с Одессой и Питером. В г. Килия тогда   существовало ремесленное училище №12, которое готовило моряков загранплавания. В этом Р.У. спортзал был, но маленький и с низким потолком, что не позволяло исполнять на перекладине большие обороты – в народе «солнце». Это меня сильно расстроило, и я сказал себе – кирдык  пришел к тебе, парень, как спортсмену.

Мне предоставили комнату в общежитии, которое находилось на центральной улице. Разумеется,  все удобства находились  в общем коридоре. Я старался встать пораньше,  и пока ребята спали, совершал весь комплекс утреннего туалета. Эти бытовые неудобства не вызывали во мне  никакого негатива- я просто не замечал их, так как  для меня  жить в общежитии было естественным с одиннадцатилетнего возраста.

Так как г. Килия был для меня неизвестным местом, я купил какую-то книжку( уже не помню) и узнал, что город упоминается в русских летописях с четырнадцатого века. Оказалось, что на теперешнем правом румынском (тогда такого слова не было) берегу существовало местечко Килия – веке, а на левом берегу местечко Новое село. Впоследствии Новое село стало современной Килией, а румынская Килия- веке превратилась в рыбацкий поселок. Удобное расположение Килии в нижнем течении Дуная стало причиной многих военных конфликтов разных стран. Килия  возникает, как крепость, а вокруг крепости селились люди, которые занимались  рыболовством, огородничеством, скотоводством, садоводством, торговлей.

Есть мнение, что слово Килия( с греческого) означает “склад», а у меня всегда это имя ассоциировалось со словом «келья», что довольно близко по смыслу к «складу»

Разумеется, город, возникает прежде всего, как рыбацкий поселок , потом как крепость, а сегодня уже важный порт на Дунае. Кто только не пытался владеть этими воротами в Европу: это и австро – венгры, и поляки, и литовцы, и ,конечно же, турки и русские. А в седьмом веке этой территорией владели болгары, но о них нигде не упоминается украинской историографией. Следы укрепительных валов, которые построил основатель Болгарии  кан Аспарух,  до сих пор очень хорошо прорисовываются в степном пейзаже около дельты Дуная.

В общем, к городу я относился ровно, без всякой заносчивости приехавшего из  бывшей столицы Российской  империи, то есть Ленинграда.

.